Загудел мотор, захлопал, заурчал, и желтые горизонтальные секторы света от фар вобрали в себя снежинки и медленно задвигались параллельно земле.

Так вот. Горы крутые в Якутии. Ветер с них дует все вниз. Едут. Парамот, плачем заливаясь, рассказывает равнодушному Степану про достоинства Андрея Степановича.

– Понял, – уныло отвечает Степан, которому все равно, бара-бир, которого ничем не удивишь, который знает и понимает все, что творится вокруг, и в чем он ни малейшего участия даже мыслью принимать не хочет. А Парамот – тот другой, впрочем, это я уже повторяюсь, ведь вы уже достаточно хорошо его знаете.

И был у них на пути полуответственный подъем, и машина его еле взяла. Казалось, что не едет она, а на месте стоит – вот до чего крут подъем был.

И они наверху заглушили мотор, выпили немного водки, а потом глядят, а гроб-то и исчез, выпал, что ли, из-за крутизны.

И они тогда, матерясь, пошли вниз по метели и нашли гроб среди вихрей снежных – аж по другую сторону ручья.

И поперли они его в гору, гроб, употели, а когда закинули в кузов его и Парамот стал смотреть на него, то в глазах у него, все увеличиваясь, и больше и крупнее стала отражаться желтая луна.

– Э-ей, Степа, а гроб-то это что-то вроде как бы не наш, – обмирая сказал Парамот.

Сплюнул Степа и потащил Парамота в кабину, а Парамот стал вырываться, рвать ворот и дико кричать под лунным светом, освещающим белую некрасивую землю.

…………………………………………………………………..

И казалось, что слышно в метели, как скрипит и стучит тот громадный и безжизненный механизм, которым управляется земля: у-ухи, э-эхи, тук-тук-тук, у-ухи, э-эхи.

Ноябрь 1967 г.

Алдан – Красноярск

Р.S. Когда меня раньше спрашивали, из жизни или из головы написан тот или иной рассказ, я, как любой другой советский человек, перед начальством темнил. Дескать, не помню. Да все я прекрасно помню даже сейчас! Этот рассказ был написан в поселке Томмот, что на Алдане, где я проходил геологическую практику в качестве техника-геолога. И практически все его персонажи, равно как и сюжетные коллизии, списаны с натуры. Если хотите, можете считать этот рассказ очерком. Опять же – нравов.

Сергей Есенин – великий русский поэт, закончивший жизнь самоубийством на почве советской власти и алкоголизма. При послевоенном коммунизме был властями запрещен, однако к моменту написания этого рассказа вновь стал национальной гордостью, так что похожесть на него какого-то бродяги воспринималась надутыми рецензентами как кощунство и глумление «над всем, что нам дорого». Еще была хорошая фраза: «Знаете, есть вещи, над которыми нельзя смеяться». А по мне так таких вещей нет, «все мы, все мы в этом мире тленны», без исключения.

Однажды на улице Засухина решили снести и разрушить все старые деревянные дома, чтобы на их месте построить лабораторное здание Политехнического института.

Для этого приехали трое рабочих и выкопали восьмиметровый шурф – узкий и длинный, а когда выкопали, то явился некто из ИТР и, слазив в шурф, вылез оттуда с образцами песков и глин, составляющих разрез четвертичных отложений этой местности.

Столпившиеся к этому времени у копающегося шурфа окрестные жители стали робко теребить ИТР за рукав, пытаясь узнать результаты исследования, а некоторые даже зазывали его в дом, обещая напоить водкой и угостить мясом.

Но он оказался циничным, гордым и желчным человеком, показал собравшейся публике шиш и уехал, сопровождаемый плохими взглядами, на машине «ГАЗ-51», посадив и рабочих в машину, а сам сев за руль.

И не сразу на следующий день, а эдак денька через два, через неделю на улице Засухина появился еще один какой-то начальник, но уже не горный инженер, а исполнитель.

Он переписал всех жильцов в книжку и сказал, что снос и разрушение домов действительно состоится и на месте их деревянного убожества будет сиять стеклами новый лабораторный корпус Политехнического института, а сами они получат равноценную благоустроенную жилплощадь из расчета 9 квадратных метров на человека в новом экспериментальном северо-восточном районе – с ваннами, с унитазами, чего они отродясь не видали.

Выслушав это известие, многие заплакали, потому что им было жаль старых своих гнезд, а многие стали кричать от радости, потому что хотели скорее иметь ванну, унитаз, горячую воду и не ходить за водой на колонку, которая до того иногда зимой обледеневала, что ее приходилось обливать бензином и жечь. Некоторые заплакали, некоторые засмеялись, но записаны были на бумажку исполнителя, человека, прибывшего оттуда, где решают, что сносить, а что строить, все поголовно.

Ну и что – записанные, они вскоре действительно получили новые квартиры в новом микрорайоне. Конечно, было много и недовольства, были и неурядицы. Некоторым дали не тот этаж, что они хотели, некоторых не устраивала жилплощадь – мало казалось после своей, объемистой, а нашлись и такие, что вообще озлобились – дескать, ездить, тащиться из этого самого микрорайона чрезвычайно далеко до мест, где они привыкли действовать – до работы, до рынка, до аптеки, до кино.

Но все переселенцы без исключения были рады горячей воде, и в особенности – газу. Газ они поджигали и так и сяк, и большим языком и малым, и пустили бы, наверное, дом на воздух, если б не ходил каждый день по новым квартирам, по новым людям, инспектор горгаза и не учил, как нужно с газом правильно обращаться. То есть в общем итоге все все-таки довольны остались.

И разговор, а вернее не разговор, а рассказ, пойдет далее о том, как поступили жильцы с принадлежавшей им много лет деревянной недвижимой собственностью, собственностью, которой они, переехав на государственные квартиры квартиросъемщиками, отнюдь не лишились.

Распорядились жильцы этой собственностью совершенно по-разному.

Одни просто бросили все. Плюнули – и все. Дескать, черт с ним, с домом.

Другие продали дома на дрова, по дешевке.

Третьи же, которым повезло более всех, продали дома, как дома, за настоящие деньги.

Покупали общественные организации – например, колхозы, чтобы, привезя бревна в деревню, устроить там магазин. Покупали и отдельные граждане, чтобы, перетащив бревна за город и собрав их, иметь по дешевке дачу.

Все в общем как-то распорядились своими домами и получили от этого деньги, кто больше, кто меньше, по-разному. Промахнулся лишь один Васька Харабаров, что выглядит очень странно, если учесть, что Василий пять лет сидел в тюрьме за какие-то дела, все знал и ничего не боялся.

Он и крутился, он и вертелся – все хотел, чтобы как получше. Ему когда на дрова предлагали продать, то он не согласился, и это, конечно, с одной стороны правильно.

Но вот зачем он отказался, когда артель «8-е Марта» хотела брать его пятистенку под медпункт – это непонятно.