Дом мальчика находился близко к школе, буквально через дорогу. Такой же типично-стандартный, без каких-то особенностей, как и любой дом деревни: четыре комнаты, маленькая кухонька, да отхожее место.

Самая большая из комнат служила чем-то вроде гостиной (хотя какая гостиная может быть здесь ?). Большую часть комнаты занимал огромный стол. Стол для всего: для постоянных застолий, для семейных «советов», для решения проблем… Мальчику часто казалось, что вся жизнь родителей протекала лишь вокруг этого стола. Что именно он – грубый, совсем некрасивый, нелепо устланный кружевной скатертью и есть главная родительская ценность. Иногда мальчик думал, что стол является стержнем, носителем жизни семьи. Не станет стола, не станет и матери с отцом. И еще думал, что именно из-за него, этого стола, родители никогда не выезжают за пределы деревни – стоит отойти слишком далеко, связь с деревянным монстром оборвется, и сразу упадешь замертво. Причем, у каждой семьи, в каждом деревенском доме стоял в «гостиной» такой же уродец.

Следующая комната была родительской, ровно на одну широкую кровать. Спальня родителей вообще была своеобразным табу – мальчик мог по пальцам пересчитать сколько раз за свою жизнь побывал в ней. Хотя с другой стороны, никто конкретно ему не запрещал туда ходить. Просто с самого детства знание, что «нечего там ребенку делать» витало в воздухе. Даже сейчас мальчик помнил, как будучи совсем еще маленьким трясся от страха во время грозы, но пойти к родителям в спальню, чтобы уберегли, отогнали своим теплом навалившийся ужас, даже помыслить не смел.

Еще одна комната – это отцовская святая святынь. В ней помимо большого старого дивана и маленького столика, величественно восседал на тумбе телевизор. Почти все свободное от работы время отец утопал в недрах диванной неги, вперив стеклянный, безжизненный взгляд в мелькающие на экране картинки. Мальчик редко бывал в этой комнате, ведь с отцом смотреть телевизор было совсем неинтересно – говорить мог лишь динамик «ящика» (как злобно называла его мать), а если хотелось что-то обсудить или спросить, отец мгновенно реагировал недовольным окликом или тычком ноги.

И, наконец, комната мальчика. Он любил и наслаждался ею, как наслаждается садовник удачно взращенным садом. Именно здесь царила настоящая жизнь – в остальном доме все было или слишком громоздким, или миниатюрным, а значит неудобным. Свою же комнату мальчик по возможности заполнял для себя и под себя – все, начиная от шкафа для вещей и заканчивая настенными часами, тщательнейшим образом отбиралось из прочего хлама. Конечно, мебель не отличалось особой новизной, однако мальчику это было неважно. Осознание, что комната в целом и каждая в ней вещь принадлежали ему, делала их бесценными и любимыми. Даже мать, вечно сующая свой любопытный нос куда ни попадя, не смела нарушать покоя и границ этой комнаты.

Именно сюда он скорей и стремился.

Лишь стоило мальчику переступить порог дома, как ниоткуда возникла она. Сверкая разъяренным взглядом и закрывая собой проход из коридора, а значит и путь к отступлению, мать всем видом показывала общее недовольство.

«Спектакль «Грозовое облако» начался!» – подумал про себя мальчик.

– Ты знаешь который час?! – сказала она, первую фразу традиционного монолога.

Мальчик виновато пожал плечами, с готовностью подхватываю отведенную ему роль.

– Вот именно! – непонятно к чему сказала мать. – Половина шестого – уроки уже как четыре часа закончились! Где ты все это время был?!

– У Тамика, – еле слышно соврал мальчик, в надежде, что спасательный круг окажется на плаву.

– В отличие от тебя, Тамерлан домой пришел сразу после школы… – как и следовало ожидать, вранье не прошло.

«Ну и говно же Тамик! Ведь обещал…» – зло подумал мальчик.

Оставалось лишь два варианта: сказать праву, а значит получить по полной, или не сознаваясь тупо молчать, подошвой сапог стирая с пола невидимые линии. Что мальчик, собственно, и делал.

Так и не произнеся ни слова, поджав губы и вперив в лоб сына пронизывающий взгляд, мать постояла еще с минуту, надеясь, что он расколется (сын или лоб?). Но не дождавшись повинной, сухо бросила:

– Хорошо. Тогда с отцом будешь разговаривать!

– Ма-ам… – жалобно протянул мальчик.

– Иди в свою комнату. Чтобы я тебя до самого ужина не видела!

Поставив в конце жирный восклицательный знак, она развернулась и медвежьей походкой поплелась на кухню.

Мальчик быстро снял обувь, жилет, захватил стоящий у входной двери ранец и пробежал в свою комнату. Лишь закрыв за собой дверь и сиганув на кровать, он смог с удовольствием выдохнуть:

– Задолбала!

Нельзя сказать, что убегая в запретный Мертвый Город, он не знал о возможных проблемах с матерью, но как и любой человек делающий что-то «нельзяшное», мальчик рассчитывал на «авось пронесет». Однако же на этот раз «не пронесло», и теперь проблем не избежать.

С одной стороны отца можно не бояться. Мамина угроза «разговора» с отцом не действовала на него уже давно. Мальчик очень рано раскусил, что воспитательный максимум отца – это затрещина, да какое-нибудь обидное слово. И то, больше для вида, чтобы мать отвязалась. Мальчик давно к этому привык и воспринимал весь педагогический процесс не более чем спектаклем для родителей. Ну, развлекаются люди (в частности мама). Чего спрашивается мешать?

Больше остального его тревожило, что мать узнает про то, куда бегает ее сын, и тогда может вытворить что угодно, вплоть до провожания и встречания его из школы. А это уже ни в какие рамки не лезло. И так в школе проблемы, а если еще и мамины «бзики» добавятся…

Ни о чем конкретном не думая, мальчик немного повалялся в кровати, наслаждаясь царящим в комнате полумраком. Когда решил, что пора шевелиться, сел, протяжно, с удовольствием зевнул и лишь затем встал окончательно. Сняв с себя школьные вещи, он аккуратно сложил их в шкаф, прошел в угол комнаты, где на табурете лежали скомканные майка и спортивки. Наскоро одевшись, сел за письменный стол, на котором, как и у любого подростка с избытком навалено всякой всячины. Настольная лампа высветила сложенные башенками по пять-шесть штук учебники за одиннадцатый класс. Бросив на них взгляд, мальчик неприязненно поморщился, и подперев голову руками, пустым взглядом уставился в окно, возле которого находился стол.

В животе у мальчика что-то просительно перевернулось, громко булькнув – есть хотелось просто безумно. Но как сказала мать, до самого ужина ей лучше на глаза не попадаться.

Вообще лишение еды у матери было излюбленным методом наказания. Стоило что-нибудь сделать не так и будь уверен – обеда или ужина не видать. А если уж очень нашкодил, может лишить и того, и другого. Как уверяла пословица: «Предупрежден, значит вооружен!» – зная мамины привычки мальчик всегда держал в комнате что-нибудь съестное, чем хотя бы немного можно заполнить желудок.

Его предупредительность выручила и в этот раз. Достав из зеленого пластикового стаканчика со стола охапку карандашей и ручек, мальчик перевернул его – на гладкую поверхность вывалился маленький железный ключик, которым он отпер нижний ящик столешницы. Выдвинув до отказа забитый какими-то тетрадями и листками ящик, у задней стены он начал искать припрятанную пачку печенья. Найдя, что искал, мальчик принялся с удовольствием медленно разрывать шуршащую упаковку. Добравшись таки до заветного лакомства, он все также медленно начал есть печенье, растягивая момент как можно дольше.