– Теперь я похожа на грязную промокашку, – зарыдала я и спряталась в ванной.

На автобус я опоздала.

Дедушка единственный, кто спокойно выносил мои капризы, и он отвез в школу меня, Хопа и Эвана. Я угрюмо молчала, сидя с ним рядом на переднем сиденье. Дедушка не желал водить стариковские машины, а ездил на черном “Понтиаке” последней модели.

Мы ехали по дороге через лес, все вокруг обильно кропил дождь. Дедушка мурлыкал, вторя мелодии, звучащей по радио. Я сидела, завернувшись в розовый пластиковый плащ, и мрачно таращилась в окно. Хоп и Эван умирали со скуки на заднем сиденье. Мы повернули к Пустоши, и я увидела мощный грузовик Эрлана и Гарольда. На моих глазах он сорвался с места и понесся как бешеный.

Я закричала:

– Они опять поймали Рони.

– Говнюки, – проворчал себе под нос дедушка.

Рони стоял под дождем, прислонившись к ящику для писем. Ему было нечем защититься от щедро падающей с неба воды – ни плаща, ни зонта, вообще ничего, кроме пластикового пакета для мусора, прикрывавшего плечи. Его книги были разбросаны по траве. Он так вцепился в ящик, что тот опасно пошатывался, и неясно было, кто рухнет первым.

Но как только Рони увидел нашу машину, он повернулся и, спотыкаясь, побежал по глинистой дороге. Он удивительно быстро исчез в лесу на соседнем холме.

– Дедушка, – умоляла я. – Дедушка, пожалуйста, остановись.

Дедушка подъехал к обочине.

– Ой, перестань. Клер, – запротестовал Хоп с заднего сиденья. – Ты его не поймаешь. Да и зачем?

– Он всю машину провоняет, – Эван был вне себя.

– Дедушка, – ничуть не смущаясь, заявила я, – нет ничего более вонючего, чем дыхание Хопа после того, как он наестся сосисок.

Дедушка смотрел на меня, откинув голову.

– Рони – твой улов, Клер. Если ты хочешь ему помочь, то тебе придется выйти под дождь и заняться поисками.

Я думаю, он проверял меня: что это – пустое тщеславие или истинное желание протянуть руку ближнему своему. Я стойко встретила его взгляд.

– Я и так уже вся вымазана бог знает в чем. Подумаешь, если еще и промокну.

Я толкнула дверцу.

– Подожди, горошинка, – сказал дедушка, но я уже выскочила из машины и пустилась по глиняной дороге.

– Рони! – кричала я.

Дождь хлестал мне в лицо. Я поскользнулась на мокрой глине и больно ударилась.

– Рони, иди сюда! Мы подвезем тебя в школу! Правда! Клянусь!

Дедушка стоял рядом со мной и, сложив руки рупором, издавал трели не хуже самого настоящего тирольца.

– Ве-е-е-рнись, Ро-о-о-ни!

Тишина. Безмолвие. Мы кричали минут десять. Я знала, что Рони следит за нами из леса на гребне холма. Я чувствовала его взгляд по мурашкам на собственном затылке. Но он не появлялся.

– Ладно, – сказал устало дедушка. – Мы не сможем стащить кота с дерева. – Он осторожно потянул меня за руку. Я буквально задохнулась в рыданиях. Я была вся в глине, промокла, и все-таки мне было лучше, чем Рони.

– Он думает, что мы приносим несчастье, – плакала я, пока дедушка вел меня к машине. – Каждый раз, когда ему приходится иметь с нами дело, что-нибудь случается.

Дедушка похлопал меня по плечу:

– Ну, ну, не так уж мы и плохи. Просто живем по разные стороны забора. Мы для него такие же чужаки, как он для нас.

Я снова повернулась в сторону леса и крикнула:

– Приходи к нам. Я оставлю калитку открытой.

Когда я была во втором классе, Нили Типтон превратил мою жизнь в ад. Задира, с задатками будущей футбольной гориллы, он выскакивал, как чертик из коробочки, из-за каждого угла, шипел – “Мэлони”, дергал меня за волосы так, что на глазах выступали слезы, и убегал, прежде чем я успевала дать отпор.

Я, конечно, знала, что Эван и Хоп с превеликим удовольствием поколотят Нили, если я их как следует попрошу. Но я росла единственной девочкой в семье и потому хорошо усвоила мужской кодекс чести – сохраняй спокойствие и своди счеты сам. Я чувствовала себя одновременно и приличной девочкой, и мальчишкой-сорванцом. Так получилось потому, что мама была безумно счастлива иметь дочку и всячески это подчеркивала, а Хоп и Эван обращались со мной, как с младшим братом, у которого просто длинные волосы и другая пиписка.

Я никогда не успевала как следует треснуть Нили, потому что он был для меня слишком ловок и увертлив.

Из-за него я приобрела привычку часто оглядываться через плечо и держать кулак наготове.

Но однажды Нили получил такой урок, что и думать забыл о моих волосах.

Все началось с его обычных штучек. На большой перемене я, с опаской оглядываясь, вышла из класса и направилась к игровой площадке. Нили, конечно, караулил за дверью. Он с силой дернул меня за волосы, так что я полетела назад, как теленок, пойманный на веревку в родео. Я шлепнулась прямо на каменные ступени и лежала там, судорожно хватая ртом воздух. Юбка у меня совершенно неприлично задралась до самых штанишек, а голова горела так, как будто меня скальпировали.

– Получила, Мэлони, – в восторге взвизгнул Нили.

Я оперлась на содранный локоть и услышала только его удаляющиеся шаги на посыпанной гравием дорожке за домом. Затем раздался стук, и Нили тяжело свалился с каменной ограды, к моей неописуемой радости. Над ним стоял Рони, холодный и невозмутимый, как огурец.

– Если ты еще раз дотронешься до нее, – сказал он спокойно, – я сверну тебе шею, как цыпленку, и воткну твой нос тебе же в задницу.

Я уставилась на Рони в немом восхищении. Нили осмеливался лишь негромко сопеть. Я встала, гордо доковыляла до него и двинула ему кулаком по голове. Личная месть свершилась – лучше поздно, чем никогда. Рони, прищурясь, смотрел на меня. Может быть, он ожидал, что вместо благодарности я оскорблю его или просто молча скроюсь, как белка.

– Спасибо, Рони, – сказала я, впрочем, не подходя особенно близко. Ведь у него могли быть вши.

– Я видел тебя и слышал, как ты звала меня тогда, на Пустоши, – сказал он. – Ты не похожа ни на кого на свете. – Он пожал плечами и ушел.

* * *

Влюбленность моя росла и крепла. Даже в детстве я была склонна к самокопанию и принялась анализировать и сравнивать свои чувства с традиционными представлениями Мэлони о любви. С моей точки зрения, они были необыкновенно величественны и монументальны, что не всем по зубам.

Шон и Бриджет Мэлони. С такими именами они вполне годились для какой-нибудь истории о неземных страстях, передаваемой из поколения в поколение. Но в лицах двух стариков – моих прапрапрадедушки и прапрапрабабушки, – чьи массивные портреты висели в главном зале нашего дома, не было ни малейшей романтики. Я боялась их – седобородого ирландца и важной худощавой ирландки в белых локонах. Из их двенадцати детей в живых осталось шесть.