— Ждать некого, оно не придет, — бросил Вихсар, откидываясь на подушки, неподвижно смотря на всполохи огня.

Угдэй даже вином поперхнулся, остро глянув на Атлана, который принес плохую весть.

— Как это? — не понял батыр. — Неужели хан Бивсар…

— Отказал, — ответил Вихсар, не желая более о том говорить.

Настала тишина. Вождь прикрыл веки, слушая, как гудит огонь, а по кровле вновь застучали капли, напоминая ему о том, что нужно переговорить еще со знахаркой, которая должна быть сейчас возле княжны.

— И что теперь делать? — разорвал тишину Угдэй.

Хан открыл глаза, расплылись всполохи огня пред глазами, он бросил косой взгляд на батыра.

— Собирать людей, — проговорил в ответ. — И считай, сколько у нас своих сил.

— Нужно уходить подальше отсюда.

Вихсар резко сел, сбрасывая сонливость, взорвавшаяся боль в ребрах просыпала багряные всполохи в глаза. Вихсар врезавшись взглядом в батыра, прошипел гневно:

— Ты считаешь меня настолько малодушным, Угдэй? Думаешь, что я побегу?

— Нет, я так не думаю, — склонил батыр голову, признавая свою неучтивость. — Но я дал клятву хан Бивсару беречь твою жизнь.

Вихсар посмотрел на него долго, и батыр встретил его взгляд твердо.

— Пока что я не собираюсь покидать это место. Если княжичи желают приехать, пусть приезжают, если ворвутся с мечом, значит, отвечу тем же. Если суждено пролиться крови… От судьбы не уйдешь, Угдэй, тебе ли это не знать.

Батыр дышал шумно, обрывисто, он стиснул челюсти, и отсвет от костра залил черноту его глаз.

— И если ты так предан, — продолжил Вихсар, — не только мне, но и моим замыслам и стремлениям, то останешься со мной до конца. Решай. Либо ты служишь мне, либо отцу. Пока у тебя еще есть на то время.

Атлан, что сидел неподвижно, растерянно пошевелился, наполняя кубок вином. Огонь в глазах батыра поутих, Угдэй склонил голову.

— Я верен тебе, хан Вихсар, во всем.

— Это третье и последнее мое предупреждение, — отодвинулся хан, отставил чашу.

Угдэй помолчав, поднялся вдруг, а потом пролился по земле сквозняк. Батыр ушел. Вихсар бросив тяжелый взгляд на Атлана, тоже подобрался. Подхватив плащ, накинув его на плечи, хан поспешил покинуть шатер. Говорить больше было не о чем.

Хан вынырнул в освещенный факелами и кострами лагерь, который продолжал жить своей жизнью. Было уже темно, и по небу по-прежнему ползли тучи, клубились так низко, что казалось, цепляли высокие стяги над шатрами. Тучи сбрасывали на землю редкие ледяные капли. Они падали то на скулу, то на шею, стекая за ворот к груди, оставляя холодные следы. Пахло сыростью и горьким дымом — запах, сопровождающий всю его жизнь, запах степи и жизни под открытым небом. И небо впервые казалось таким неприветливым, чужим, враждебным и далеким. На миг Вихсару померещилось, что с глубоких недр опускается огненный смерч, готовый обрушиться на него и испепелить, стереть в пыль. Хотя Вихсар не понимал, откуда в нем могли возникнуть дурные предчувствия.

Вождь тряхнул головой, вслушиваясь в звуки лагеря, голоса разносились по всему становищу от края и до края, изредка налетающий ветер выкидывал шум в бескрайние просторы — все оставалось прежним. Только он стал другим, и что тому было причиной, хан никак не мог понять. Он глянул через морось на еще один воздвигнутый шатер в женской стороне. И все же его разрывало в клочья от одного чувства, что Сугар вновь здесь, рядом с ним, пусть еще и не обладает ею. Развернувшись, широким твердым шагом направился туда, где и пребывала сейчас Мирина. Миновав стражников и зайдя за высокий плетень, хан вошел в низкую дверь, сразу погрузившись в тепло и сухость. Запах трав окутал и расслабил. Женщины, разглядев того, кто явился к ним, преклонили головы, пряча глаза, разбежались каждая по своим делам. Среди прислужниц оказалась и Хайна. Вихсар прекрасно помнил, как до недавнего времени надсмотрщица смела поднимать кнут на Сугар.

— Что ты здесь делаешь?

Хайна еще ниже опустила голову.

— Прости, Великий Хан, я хотела помочь…

— Твое дело — смотреть за другими девками.

— Да, хозяин. Я ухожу.

Женщина поспешила выйти, пуская в шатер холодный воздух. Вихсар оглядел тканевые занавесы, освещенные глиняными светцами. Прислушиваясь, прошел вперед, отодвинул край ковра, заглядывая внутрь, в густо освещенное очагом помещение. Увидел помешивающую что-то в чугунке над костром Сагадат. Целительница повернула голову, едва Вихсар откинул полог шире, чтобы войти. Здесь запах стоял совершено иной, к травам примешивался и аромат цветочных масел, вынуждая вдыхать глубже. Мирина лежала на постели, лицо ее было отвернуто, волосы расчесаны, уложены по плечам. Грудь мерно поднималась и опускалась. Княжна не пошевелилась, когда Вихсар накрыл ее своей тенью, она спала. Укололо какое-то разочарование, что не услышит ее голоса, которого будет достаточно, чтобы уснуть спокойно. Оторвав взор от Мирины, Вихсар повернулся к Садагат. Он знал ее много лет и доверял ей, наверное, больше, чем Угдэю, хоть видел ее редко. Одета женщина была просто, в халат из серой прочной ткани, на голове налобная повязка, украшенная тремя рядами сложенных в чешую монет, что позвякивали и мерцали при каждом ее движении. Садагат была возраста преклонного, но выглядела лишь зрело, карие глаза подведены были черной краской, из-под плата выбилось несколько темных, пронизанных сединой прядей. Перестав мешать отвар, женщина сдернула с плеча рушник, ловким движением сняла чугунок с огня.

— С ней все хорошо, завтра встанет на ноги и не вспомнит о жаре. Я ей снадобий сонных дала и трав кое-каких, чтобы жар сбить, — разъяснила знахарка после некоторого раздумья. Она перелила отвар в чашу деревянную, изрезанную символами неба и земли. Густой пар окутал Садагат.

— Я слышала, что ты хочешь сделать ее своей первой женой.

Вихсар невольно глянул на княжну, но та по-прежнему дышала ровно, глубоко. Вспомнил ощущение ее мягкой кожи на своих пальцах и след теплый на губах. Как упрямо не решалась касаться его. Она боится своих чувств, боится признать их и желать его так же, как вожделеет он ее. Ему не нужны другие, только ее тепло он жаждет чувствовать, видеть желание только в ее в синих, как небо, глазах, слышать ее лишь голос, целовать каждый раз вновь и вновь, ведь ей невозможно насытится, невозможно напиться такой чистой, прозрачной, живительной силы воды.

Не услышав никакого ответа, Садагат обернулась, щуря хитро карие глаза и от чего-то улыбаясь. Она не осуждала его решения. Вихсар никогда не считался с другими, а тем более, не согласовывал своих решений, они всегда были его личным делом, но сейчас спокойствие знахарки было ему нужно. Подняв тяжелую чару, Садагат прошла к хану, чуть склонив голову, протянула отвар.

— Это для тебя, хан, мне ведомо о твоих ранах, и я обязана позаботиться и о тебе.

Вихсар принял приготовленное снадобье, но только из уважения к целительнице.