– Откуда ты знаешь, что он не совсем честный? – Я не был наивным и знал, что копы бывают продажными, просто интересовался, как дядя это определил.

– Посмотрел на него и понял. Я на карнавале судьбу предсказывал – надувательство, конечно, но людей распознавать учишься.

– Ломброзо утверждает, что…

– Пошел он, твой Ломброзо! Дело не в лицах, это с закрытыми глазами чувствовать надо. Сам не знаю, как получается, но нашего рыжего копа можно купить на корню.

Он достал бумажник и под столом, чтобы посетители у стойки не видели, извлек оттуда купюру – сто баксов, как я успел разглядеть. Мне стало немного не по себе. Я не понимал, зачем вообще нужно подкупать Бассета, и боялся, что дядя ошибся в нем. Как бы неприятностей на свою голову не нажить.

– Слушайте, Бассет, – произнес Эмброуз, когда тот вернулся и сел за столик. – Я знаю, что дело дохлое, но Уолли был моим братом, и я хочу, чтобы его убийцу поджарили.

– Сделаем, что сможем, – заявил детектив.

– Знаю, что сделаете, но долго вам это расследовать не дадут, так? Я хочу вам помочь и знаю хороший способ. Пара баксов там и сям заставляют петь тех, кто просто так нипочем не споет – ну, вы меня понимаете.

– Что ж, иногда это действительно помогает.

Дядя протянул руку со спрятанной в ладони бумажкой:

– Тогда положите это в карман и примените для пользы дела. Без протокола.

Бассет взял банкноту, взглянул на нее под столом и спрятал в карман, молча и не меняясь в лице.

Они заказали еще по пиву, пока я допивал свою колу.

– Я рассказал парню чистую правду, – проговорил Бассет. – Больше мы ни черта не знаем. Два захода на Кларк-стрит, примерно на полчаса каждый раз, и последняя остановка на Гранд-авеню, где он прихватил бутылки с собой. Десять против одного, что последняя. Выяснить что-то только там можно, но пока нам не удалось.

– А остальное время? – спросил дядя.

– Пьющие бывают двух видов. Первые накачиваются в одном месте, вторые перемещаются. Уоллис Хантер был из бродячих. Вчера вечером он путешествовал четыре часа и в каждом из трех мест, где мы сумели его засечь, сидел примерно тридцать минут, как раз на два-три пива хватит. Если вывести среднее и прибавить сколько-то на ходьбу, заходил он в шесть или семь баров.

– Он только пиво пил?

– В основном. Один бармен не вспомнил, что он заказывал, а на Чикаго-авеню Уоллис Хантер к последнему пиву взял еще виски и четыре бутылки. Это в баре «У Кауфмана», хозяин сам за стойкой стоял. Говорит, Уоллис уже прилично набрался, но не так чтобы до потери сознания, на ногах стойко держался.

– А он кто, этот Кауфман?

– Да никто, в общем, мы, во всяком случае, о нем ничего не знаем. Я спрашивал сотрудников в участке на Чикаго-авеню, и они тоже утверждают, что он чист.

– Ты с ним говорил?

– Ну, душ ему принять не мешало бы, а так все в порядке. Опознал твоего брата по фотографии, когда я его малость тряхнул. Тактика известная: мы, мол, знаем, что он у вас был, и хотим только знать, когда он ушел. Сначала Кауфман заявил, что не видел такого, ну я ему и прокрутил что положено. Уже доказано, говорю, что он находился здесь, скажите, в какое время он отсюда ушел. Тут мой красавец достал очки и раскололся.

– До конца?

– Думаю, да. Завтра сам сможешь поглядеть на него, он будет выступать на дознании.

– Кстати, – сказал мне дядя, – на дознании мы с тобой незнакомы. Я сяду сзади и притворюсь посторонним – сообщить мне нечего.

Глаза Бассета на мгновение оживились, и он спросил:

– Сам хочешь попробовать?

– Возможно, – ответил дядя.

Я ничего не понял, как и с Мордатым, у которого прикрыли шарманку. Ну, это, положим, карнавальный жаргон, а тут слова знакомые, а все равно непонятно.

– Одну версию можно исключить сразу, – продолжил Бассет. – Страховки у него нет.

– Мама ни при чем, – запротестовал я. Бассет мне уже меньше нравился.

– Парень прав, – заметил дядя. – Мадж, она… не стала бы убивать Уолли.

– Кто их разберет, этих женщин. У меня были случаи…

– Говорю тебе, это не Мадж. Пырнуть дома кухонным ножом – одно дело, но бить по башке в переулке… Чем его, кстати, дубинкой?

– Чем-то потяжелее.

– То есть?

– Любым предметом без острых краев. Обрезком трубы, пустой бутылкой, да мало ли.

В газетах написали бы «тупой тяжелый предмет».

По полу короткими перебежками двигался черный таракан. Пробежит десять дюймов, остановится и бежит дальше. Один из посетителей у стойки вознамерился прикончить его. На первый раз таракану повезло смыться, а потом послышался смачный хруст.

– Пойду-ка я домой, – произнес Бассет. – Звонил жене, она приболела. Ничего серьезного, но нужно лекарство купить. Увидимся на дознании.

– Ладно. Там поговорить не удастся, может, снова здесь встретимся?

– Договорились. Ну, пока.

Сто баксов – большие деньги, подумал я. Хорошо, что у меня не такая работа, чтобы взятки брать за нее. Бассет, правда, ничего плохого не делает, просто делится с нами своей информацией. Но брать за это деньги… Допустим, жена у него болеет, но дядя ведь не знал об этом, когда предлагал ему сотню. Догадывался только, что Бассет возьмет.

– Хорошее вложение, – произнес дядя.

– Да, но откуда ты знаешь, что он будет честно играть? Возьмет твою сотню, а взамен шиш. Деньги-то немалые.

– Когда и никель деньги, когда и сто баксов мелочь. Надеюсь, мы потратили их с пользой. А не пройтись ли нам по тем заведениям, где был Уолли? Хочу кое-что прояснить. Ты как?

– Конечно. Спать я все равно не смогу, да и рано еще, одиннадцать часов.

Дядя смерил меня внимательным взглядом:

– На двадцать один год ты вроде бы тянешь. Если кто спросит, скажешь – я твой отец. Удостоверения у нас на одну фамилию, но показывать их не хотелось бы.

– Не желаешь, чтобы там знали, кто мы такие?

– Вот именно. Заказывать будем пиво. Я пью быстро, ты понемногу, потом меняемся стаканами, понял?

– Пиво я могу пить. Мне уже восемнадцать лет, черт побери.

– Вот и пей понемногу, а затем меняйся со мной стаканами.

Я не стал спорить, тем более что дядя был прав.

Мы перешли с Гранд-авеню на Кларк-стрит.

– Отец как бы здесь начинал, – сказал я. – С Уэллс на Онтарио, а после на север.

Мне казалось, будто я вижу, как он идет. Глупость полная, я ведь знал, что отец лежит на столе у Хейдена. Из него выцедили всю кровь и накачали бальзамирующим раствором – в такую жару иначе нельзя.