Когда все эмоции из данного увлечения были извлечены, Брюсов начал писать «Огненного Ангела», книгу, в которой он, с известной условностью, изобразил всю их историю. В романе он разрубил все узлы отношений между героями, но со смертью главной героини чувства реального человека, Нины, вовсе не иссякли. Брюсов же все чаще занимался литературными делами и заседаниями, к тому же его тянуло к домашнему очагу, ведь он был женат. Нина несколько раз пыталась прибегнуть к испытанному средству многих женщин – пробовала удержать Брюсова возбуждая ревность. Однако все было напрасно. Брюсов охладел. Она тщетно прибегала к картам, потом к вину. Наконец, в 1908 году она испробовала морфий. Затем сделала морфинистом Брюсова, и это была ее настоящая, хотя и неосознанная месть. Осенью 1909 году она чуть не умерла, а затем отправилась, как было решено, за границу, «в ссылку». Первую мировую войну Петровская пережила в Риме, в ужасающей нищете. Брюсова же она возненавидела.

В какой-то момент в жизнь Петровской вошел Андрей Белый. Тогда он был очень молод, золотокудр, голубоглаз и обаятелен. Им восхищались все, в него влюблялись, и поговаривали даже, что люди словно менялись в его присутствии. Общее восхищение, разумеется, передалось и Нине Петровской, вскоре чувство перешло во влюбленность, а потом – в любовь. Но если для Брюсова Петровская была источником переживаний, то Андрея Белого она «должна была любить во имя его мистического призвания», в которое они оба заставляли себя верить. Нина даже носила черную нить деревянных четок и большой черный крест на черном платье. Такой же крест носил и Андрей Белый.

Но ее новый избранник славился тем, что любил «чисто». Поэтому он не разлюбил, а просто «бежал от соблазна», дабы слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. Нина Петровская же ощутила себя брошенной и оскорбленной. Весной 1905 года в маленькой аудитории Политехнического музея Андрей Белый читал лекцию. Нина Петровская подошла к нему и выстрелила из браунинга в упор. Револьвер дал осечку, и его тут же выхватили из рук.

Нина Берберова вспоминала, как впервые увидела Петровскую: «…с темным, в бородавках лицом, коротким и широким телом, грубыми руками, одетая в длинное шумящее платье с вырезом, в огромной черной шляпе со страусовым пером и букетом черных вишен, показалась очень старой и старомодной… Рената „Огненного Ангела“, любовь Брюсова, подруга Белого – нет, не такой воображала я ее себе… Когда она поцеловала меня, я почувствовала идущий от нее запах табака и водки. Она относилась ко мне с любопытством, словно хотела сказать: и бывают же на свете люди, которые живут себе так, как если бы ничего не было: ни Брюсова, ни 1911 года, ни стрельбы друг в друга, ни средневековых ведьм, ни мартелевского коньяка, в котором он когда-то с ней купал свое отчаяние, ни всей их декадентской саги. Из этого один только коньяк был сейчас доступен, но я отказывалась пить с ней коньяк, я не умела этого делать. Она приходила часто, сидела долго, пила и курила и все говорила о нем. Но Брюсов на письмо ей не ответил».

Роман с Ниной Петровской был мучителен для обоих, но стороною особенно страдающей оказалась Нина. Закончив «Огненного Ангела», Брюсов посвятил ей книгу и в посвящении назвал ее «много любившей и от любви погибшей», сам же он, однако, погибать не хотел. Первый роман сверкнул и погас, оставив в ее душе неприятный осадок.

Брюсов же в 1913 году увлекся вновь. На этот раз его пассией стала начинающая поэтесса Надежда Львова, московская курсистка. Разница в возрасте между ними была велика. Брюсов молодился, искал общества молодых поэтов, написал книгу в духе Игоря Северянина и посвятил ее Наде. Но до некоторой степени с ней повторилась история Нины Петровской. Львова не могла примириться с раздвоенностью жизни Брюсова и с тем, что он был женат. Брюсов же систематически приучал ее к мысли о смерти и самоубийстве, а потом даже подарил браунинг – тот самый, из которого восемь лет назад Нина стреляла в Андрея Белого. В конце ноября вечером Львова позвонила Брюсову и просила приехать. Он отказался. Она попробовала позвонить еще нескольким людям, но все по какой-то причине были заняты. В 11 часов вечера она застрелилась. Брюсов же на другой день после похорон бежал в Петербург, а затем в Ригу, где вскоре уже завел новый роман.

Владислав Ходасевич, написавший самую яркую, хоть и короткую статью-биографию о Брюсове, заканчивает ее приводя очень меткие, емкие факты последних дней жизни поэта, как будто пытаясь его оправдать:

«Одинокий, измученный, обрел он, однако, и неожиданно радость. Под конец дней взял на воспитание маленького племянника жены и ухаживал за ним с нежностью, как некогда за котенком. Возвращался домой нагруженный сластями и игрушками. Расстелив ковер, играл с мальчиком на полу… Прочитав известие о смерти Брюсова, я думал, что он покончил с собой. Быть может, в конце концов, так и было бы, если бы смерть сама не предупредила его».

Он был человек больной, раздражительный, желчный, – писала Анна Ходасевич, его вторая жена. – Смеялся он редко, но улыбка часто бродила по его лицу, порой ироническая. По существу, он не был злым человеком, но злые слова часто срывались с его губ. Он даже порой был сентиментален, даже мог заплакать над происшествием малозначительным. С людьми он умел быть приятным – он, как умный и тонкий человек, понимал, кому что было интересно, и на этом играл, хвалясь, что каждого человека знает насквозь и даже на три аршина вглубь под землею. Его талантливость сказывалась во всем: в умении очаровывать людей, в чтении стихов, в умении при большой бедности быть всегда прилично одетым и т. д. Но все же, благодаря своей болезненности, он часто ссорился с людьми. За границей он поссорился с Андреем Белым, со своей сестрой, с ее мужем и даже с редактором газеты „Возрождение“, которая в тот момент являлась источником его материального существования».

По словам Юрия Мандельштама, «на людях Ходасевич часто бывал сдержан, суховат. Любил отмалчиваться, отшучиваться. По собственному признанию – „на трагические разговоры научился молчать и шутить“. Эти шутки его обычно без улыбки. Зато, когда он улыбался, улыбка заражала. Под очками „серьезного литератора“ загорались в глазах лукавые огоньки напроказничавшего мальчишки. Тогда казалось, что собеседник с ним в заговоре – вдвоем против всех остальных».

Владислав Ходасевич родился в Москве в 16 (28) мая 1886 года. Его отец был из обедневших литовских дворян, мать – из еврейской семьи, но крещенная в католичестве и воспитанная же в католическом пансионе.

Окончив гимназию, Ходасевич поступил в 1904 году в Московский университет на юридический факультет. В восемнадцать лет он женился на Марине Рындиной, девушке из очень богатой семьи. Марина была блондинка, высокого роста, красивая и большая выдумщица. Одной из ее причуд была манера одеваться только в платья белого или черного цвета. Она обожала животных и была хорошей наездницей. Владислав рассказывал, что однажды, когда они ехали на рождественские каникулы в имение Марины, расположенное близ станции Бологое, она взяла с собой в купе собаку, кошку, обезьяну, ужа и попугая.

Позже Марина появлялась в «Московском литературно-художественном кружке». Одетая в черное или белое платье, с высокой прической, на которую она надевала золотой раздвижной браслет – бирюза с жемчугом, – она напоминала сказочную царевну. Хороша она была и днем, когда ехала по Кузнецкому мосту на своих лошадях, откинувшись в коляске на бархатные подушки. О ее душевных качествах Ходасевич писал мало. Их любовь была запечатлена им в его первой книге стихов «Молодость», вышедшей в 1905 году. Ходасевич в те годы был большим франтом: студенческий мундир с воротником, подступающим к самым ушам, лакированные туфли, перчатки… Нередко его видели и в «Литературном кружке» за карточным столом, где играли в «железку». Он всегда был худой и бледный. Азартная игра в карты чередовалась с творческой работой, общением с Брюсовым, с Андреем Белым, Эллисом, с Ниной Петровской, Сергеем Соколовым, который в то время издавал журнал «Перевал».