– Балу, хватай его! – шепнул Крэк, и силуэт за спиной тотчас навалился на плечи.

– Держу! – зловонное дыхание обдало Гаю ухо.

Гай дернулся, двинул локтями, попытался лягнуть, но ноги неожиданно оторвались от земли, и его потащили, волоча голой спиной по камням. Сперва Гай подумал, что его снова будут бить. Но потом он вспомнил слова Тобиаса о каннибалах, и, похолодев, закричал, что было сил:

– Свимми, Тобиас, Сид! Помогите!

Никто не откликнулся, но тут же отреагировал Лич, зажав ему рот:

– Заткнись, а то я сам тебя заткну!

– Дай я выбью ему зубы! – обрадовавшись, отозвался Крэк.

– Нет. Все должно быть натурально. Этот недоумок решил бежать, не поверив в силу удавки! Для отчета полицейским нужен его ошейник. Завтра они будут его искать и найдут в карьере уже синего. А мы будем вне подозрений.

– Точно! – крякнул от удовольствия Крэк. Подхватив руками за ноги, он тащил Гая, пританцовывая и при этом умудрясь доставать ботинком в бок. – Любишь гулять за пределами зоны?! Хотел узнать длину поводка? Сейчас узнаешь!

– Стойте! – Лич остановился на краю насыпи. – А то еще сами свалимся.

Гай извернулся, пытаясь схватить Балу за руку, но его раскачали и швырнули со склона в карьер. Пролетев пару метров по воздуху, он рухнул на рыхлый известняк, покатившись вниз. Ошейник дал секундную отсрочку, затем потеряв сигнал, впился в шею железной хваткой. Гай хотел еще раз позвать на помощь, но из горла вырвался лишь жалкий хрип. Распластав руки и вогнав пальцы в мягкую пыль, он сумел остановиться, но силы улетучивались с катастрофической быстротой. Тело мгновенно одеревенело, покрывшись миллиардом иголок, и мир погрузился в тягучий студень. Звездное небо почернело, звуки исчезли, остался лишь разрывающий голову звон. Задыхаясь, Гай забился в конвульсиях, пытаясь протолкнуть сквозь сжатое горло хотя бы крошечный глоток воздуха. Но лишенный притока крови мозг уже начал отказывать. Он еще сумел определить спасительное направление на край склона и тут же погрузился в кромешную тьму. Инстинкт самосохранения некоторое время двигал его руками, заставляя лезть вверх, но вскоре сдался и он. Внезапно Гай почувствовал, как тело становится невесомым и парит, словно горячий воздух над раскаленной землей. Боль исчезла, осталась лишь легкость и неимоверное блаженство свободы. Высоко над головой, вместо ночной черноты, он увидел ослепительно яркое голубое небо, но что-то упорно не давало ему оторваться и взлететь в такую желанную бездонную синеву. Он боролся, вырывался, но неподъемный груз висел на ногах, разрывая тело надвое. Гай пытался его сбросить, выскользнуть из цепкой хватки, но тяжесть, словно досудебные оковы, держала, прижимая к раскалившейся докрасна пустыне. Вдруг рядом, расплываясь и кривляясь, появилась голова судьи Добмана. Его справедливость парил, неестественно растянув рот, и неожиданно произнес утробно низким басом:

– Я уже не могу!

И тут же, словно споря сам с собой, он сказал совершенно другим голосом:

– Задержи дыхание!

– Я поднимусь на секунду.

– Нельзя. Он не выдержит.

Гай глядел на гримасничанья судьи и хотел спросить, что он этим намеревается сказать? Но тут же заметил, что не может этого сделать – у него нет ни рта, ни языка. А его справедливость не утихал ни на мгновенье.

– Быстрей, а то мы тоже отсюда не выберемся!

– Осталось еще чуть-чуть!

– Я задыхаюсь!

– Терпи! Здесь уже достает отраженный сигнал.

Теперь тяжесть, кроме ног, появилась и в голове, словно сдавив стальным обручем. Легкость исчезла, боль отозвалась во всем теле, прокатившись горячей волной, выворачивающей наизнанку. Яркий свет пропал, и вновь навалилась чернота. Гай хотел взмолиться, чтобы судья Добман наконец оставил его в покое, но тот неожиданно улетучился, напоследок выкрикнув визгливым голосом:

– Сид, хватай его за руку!

…Откуда-то издалека опустилась ночь, и искрящееся сотнями лучей небо досадно исчезло. Порыв холодного воздуха лизнул по онемевшей щеке, и Гай с трудом разлепил непослушные веки. Над ним, склонившись на коленях, стоял Тобиас. В темноте он видел лишь нечеткий силуэт, но был уверен, что это именно он. Тобиас потрогал его шею, просунув под ошейник палец, и удовлетворенно шепнул:

– Живой.

– Живучий, – согласился Свимми.

Его Гай тоже не видел, но безошибочно узнал голос.

– Это вы? – не расслышав собственных слов, попытался он шевельнуть непослушными губами.

Но к его удивлению, Тобиас, испугавшись, зажал ему рот.

– Тише. Они рядом. Сид, помоги ему подняться. Да не вздумай выдать нас своим кашлем.

– Я терплю, – сдавленно шепнул Сид.

– Спасибо, – не сдержался Гай, на этот раз почувствовав, что может внятно складывать звуки.

Свимми просунул ладони ему под спину и помог подняться на четвереньки.

– Не вставай. Положи мне руку на плечо и ползи рядом, – шепнул он на ухо. – Считай, что до рассвета ты дожил. Лич со своими выродками скоро уснут. А вот дальше я тебе не обещаю. У меня хороший слух – со стороны дамбы я слышал гудок буксира. Это верный признак того, что завтра притащат нашу баржу. Вот тогда и решишь, стоит нас благодарить, или лучше бы мы оставили тебя в карьере.

Баржа появилась из-за мыса одновременно с пылившим на горизонте вездеходом. Полицейские сопровождения спешили, чтобы успеть к ее прибытию и гнали наперегонки с буксиром. Крохотный кораблик, словно муравей гусеницу, волок вдоль берега полузатопленное ржавое чудовище, во много раз больше его самого. Пятидесятиметровый монстр скрипел, поднимая буруны волн за натянутым в струну тросом. Оставляя на воде радужные потеки мазута, баржа, казалось, сопротивлялась вынужденному движению, присев на низкую корму с крохотной надстройкой рубки. Ее низкие борта заливало, окатывая поднявшимися мутными потоками непомерно широкую палубу, заставленную ржавыми контейнерами и бочками. Выбитые иллюминаторы чернели вдоль стальных боков, словно вычерченным под линейку строгим рядом отверстий. В развороченном когда-то неудачной швартовкой носу, выше ватерлинии, зияла огромная дыра с острыми рваными краями. От натянутых лееров остались лишь погнутые штыри, да кое-где свисали обрывки тросов. Ржавевшая на приколе баржа, словно жалуясь на ветхое состояние, протяжно стонала, оглашая побережье надсадным скрипом расшатанных болтов и сварных швов. Ей бы так и сгнить тихо и безмятежно, наполовину высунувшись на сушу, но по чужому капризу она вынуждена мчаться за полицейским буксиром, и от этого, противясь, гудело все ее нутро.

Полицейские торопились, чтобы успеть сделать свое дело до того, как солнце поднимется в палящий зенит, и маленький буксир нещадно дымил, выбрасывая из трубы снопы искр. Разбуженные его громким гудком поднялись арестанты у транслятора. За ними, из тени камней, потянулись приятели Лича. Не проронив ни звука и не отрывая взгляд, все смотрели на приближающуюся к берегу посудину.