помню и ощущаю места, в которых мы побывали. Я теперь знаю, например, что в старом здании больницы, нарисованной нами с фасада, когда на ней играл закатный свет, и начинали заниматься окна, лечат больных детей. Они там живут, и они смотрели в окна на моего друга-художника, и мольберт, прилипали к стёклам щеками и носами, и беззлобно показывали на нас пальчиками. В их скучных больничных буднях мы стали целым событием, и они до сих пор рассказывают друг другу о том, как их, и именно их рисовал уличный художник.

А ещё мы были за городом, и рисовали цветок ромашки на обочине дороги, что тянется вдоль засеянного пшеницей поля. Он улыбался, выглядывая из зелёной пушистой травы среди редких колосьев, и перебирал лепестками на ветру, а его тонкие перистые нежные листья были словно готовы обнять весь мир, если бы их на него хватило. До чего же приятно было рисовать это!

***

Мой друг предпочитает рисовать только простым черно-графитовым карандашом. Поэтому он везде носит с собой меня, свой верный простой карандаш, и маленький перочинный ножик для моей заточки. Вы считаете, что это неинтересно – рисовать исключительно нецветные рисунки? Позвольте! О, как глубоко вы заблуждаетесь. Нет ничего интереснее, чем рисунки моего друга, ведь на них во всех оттенках серого, черного и белого цветов можно увидеть и солнце, и свет фонарей, пасмурные утра и яркие закаты, и все наши с ним рисунки заставляют вас думать, что мир вокруг вас вдруг утратил цвета, но при этом в разы увеличилась чёткость и контрастность вашего зрения. Только если доведётся вам увидеть наши работы, вы поймёте, о чём я говорил!

***

Вот только жаль, что век графитового карандаша недолог. Рука художника с моей помощью переносит на картину всю душу мест, которые рисует. И, проходя сквозь меня на бумагу, эта душа впитывается в часть меня, и остаётся в ней на листе. И чем больше прекрасных моментов мы увековечиваем, тем меньше и меньше я становлюсь. Вот уже мой друг вставил меня в держатель, чтобы я не выпадал из руки. Ещё немного – и я исчезну, закончусь, растворюсь в десятках прекрасных картин. Спасибо, друг-художник, что взял меня в свою вечную жизнь – творчество! Нет ничего прекраснее этой участи для обычного простого карандаша!

Размышления старого велосипеда

Симпатичная худенькая женщина средних лет закончила срезать цветы в своём саду. Она распрямилась и положила охапку срезанных тюльпанов в плетёную корзину старенького велосипеда. Утро уже почти вступило в свои права, и солнце поднималось вверх над горизонтом. Пора ехать на базар. Женщина придирчиво осмотрела цветы и, наклонившись, сорвала ещё несколько ромашек и добавила в корзину. Затем оставила велосипед у калитки сада и ушла в дом переодеться.

Велосипед задумался. Он служил своей хозяйке без малого два десятилетия. И повидал на своём веку достаточно много разного, чтобы научиться и размышлять, и рассуждать.

Он прошёл с ней свободную, беспечную, беспроблемную юность, когда она каталась на нём ночами по полям и улицам, мечтала, пела песни, разгонялась до свиста в ушах, не боясь ни кочек, ни ям, ни на дороге, ни в жизни.

Потом он прошёл с ней бурную, рабочую, тяжёлую молодость, потраченную ею на заботу о тех, кто рядом, на достижение возможных и невозможных целей, на познание себя, на исправление ошибок, на приобретение опыта. Он пригождался ей как рабочая лошадка, верная и порой незаменимая.

Затем он перешёл с ней в её спокойную, трудолюбивую, стабильную зрелость. Он стал использоваться реже, и в основном для неспешных прогулок по улочкам пригорода, в который она переехала с семьёй, да поездок на базар за продуктами. А теперь вот цветы. Они отлично продаются на базаре, и хозяйка безумно любит их выращивать. Возможно, цветочница – это её призвание, о котором она догадалась лишь сейчас, спустя добрую половину активной сознательной жизни.

Интересно, почему человек не может сразу родиться уже знающим, что ему будет хорошо, а что плохо? Вот велосипеды, например, сразу появляются на свет готовыми, на них можно сесть и ехать, и любому велосипеду ясно, что ездить – это то, что он хочет и должен делать. И ни один велосипед не пойдёт, например, играть в футбол, мечтая стать великим футболистом. Или пытаться использовать спицы своих колёс как струны, думая, что он рождён быть гитарой.

Тогда почему люди должны вырасти, повзрослеть, а потом перепробовать множество дел, ремёсел, занятий, поставить себе десятки невыполнимых целей прежде, чем понять, кем они рождены на самом деле? …

Или, может, у людей нет такого предназначения, как у велосипедов? И они становятся теми, кем их делает жизнь. Но ведь это ужасно грустно. Сначала им из ребёнка надо стать взрослым. А потом из взрослого – кем-то. А когда наконец станешь, времени быть этим кем-то остаётся уже совсем мало…

Так думал старенький велосипед с плетёной корзиной, наполненной тюльпанами вперемешку с ромашками, стоя на своей подножке у калитки. Цветочница вышла из дома в новом платье, села на него и размеренно поехала в сторону центра города, на базар. К обеду, когда цветы разберут, она купит у соседки-торговки куриных яиц и в булочной свежего хлеба, положит в плетёную корзину своего верного велосипеда и поедет домой, к своей семье и цветам в саду, которым еще не пришла пора отправиться на продажу. Им нужен уход. Теперь она может позволить себе наслаждаться каждым мгновением своей жизни, а если любишь жизнь, то времени на неё остаётся чуть-чуть больше…

Клубок, который любит стихи

Прыг! Скок! Прыг! Скок! Ой! Ай! Ой-ой-ой! Что же ты делаешь, проклятый котище! Ты же меня размотаешь! По-мо-гиии-теее!

А, фух, хозяйка пришла. Сейчас она угомонит этого мохнатого и смотает меня обратно, пока я не исчез окончательно, превратившись в бесформенную груду намертво запутанной пряжи.

Ну вот. Отлично. Она положила меня в корзинку и поставила в шкаф. Чтобы кот не смог снова меня украсть и кидать по комнате, играя мной так, словно я не серьёзный большой клубок пряжи, а резиновый мячик какой-нибудь! Я возмущён. Возмущён!

Так, хорошо. Тут тихо и спокойно. А после хозяйка возьмёт меня и свяжет из меня что-нибудь. Тогда я не исчезну, а превращусь в вещь. И жить станет интересней. Будучи вещью, я смогу ходить вместе с тем, кто будет меня носить, и смотреть на мир.

Вообще-то, раньше я уже был одеждой. Я был свитером хозяйкиного сына. Он