– На грани чего?

– Добра и зла.

Лавров был не расположен философствовать и не поддержал Рафика. Ему хотелось поскорее сделать то, зачем он сюда пришел, и отправиться восвояси.

– Показывай свои шедевры, – брякнул он.

– Ой, конечно, конечно! Что-то меня несет… – виновато забормотал художник. – Входи. Вот мои пенаты. Поменьше, чем у Артынова, но тоже ничего.

Наверное, все мастерские «некоммерческих» живописцев отчасти похожи друг на друга. Всюду картины без рам, загрунтованные холсты, баночки-скляночки, мольберты, засохшие палитры, пожелтелые рулоны бумаги, гипсовые головы, руки и аканты{Аканты – здесь гипсовые украшения в виде крупных листьев.}, пыльные драпировки, тусклый свет, льющийся сквозь немытые окна. Во все накрепко въелся запах дерева, красок и раствора для очистки кистей.

– Да-а, – вырвалось у Лаврова. – Наваял ты, старик!

Он с неподдельным интересом рассматривал унылые пейзажи и вялые натюрморты. В работах Рафика преобладали тени и полутона. Дождь на бульваре… плывущие над скошенными полями тучи… угрюмый лес… свинцовое озеро с желтыми кувшинками… поникшие маки в глиняной посудине…

– Ты не лирик, дружище! – не сдержался он. – Ты нытик!

– В академии меня сравнивали с Левитаном, – обиженно протянул Грачев. – Не всем же подсолнухи писать да краснощеких доярок! Прошли те времена. Кстати, Алине Кольцовой мои картины нравятся.

– Она кривит душой.

– Ты прав, – неожиданно признал Рафик. – Алина щадит мое самолюбие. Она чуткая.

– Зато я не намерен с тобой цацкаться. Говорю, как чувствую.

На мольберте стоял неоконченный холст, где гроздья синего и белого винограда свисали из золотой вазы, а в стеклянном графине искрилось рубиновое вино. Вероятно, под влиянием Музы-Алины сердце Рафика встрепенулось, и его натюрморты наполнились радостью и солнечным светом.

– Этот виноград довольно мил, – снисходительно кивнул Лавров. – А над твоими пейзажами плакать хочется.

– Плачь! Только помоги мне! – взмолился художник. – Я должен ее спасти!

Бывший опер расхохотался. Творческие натуры впечатлительны, у них развито воображение, и они склонны все преувеличивать.

– Думаю, твоей Алине ничего не грозит, – ответил он, продолжая разглядывать картины. – В худшем случае она будет ужасна в образе Джоконды или Венеры и вызовет критику и насмешки. Всякая женщина воспринимает это болезненно, и твоя Алина – не исключение. Но от пустых обид и бесполезных переживаний не умирают.

– Ты не понимаешь, – горестно вздохнул Рафик. – Одна натурщица, с которой Артынов писал Венеру, уже мертва.

– На то найдется куча причин, кроме злых козней художника, которому она позировала. Знаешь, сколько трупов проходит по городской сводке за день?

– Я к тебе как к другу обратился, а ты…

– Кстати, как именно погибла натурщица?

– Покончила с собой, – мрачно изрек Грачев. – Выпала из окна собственной квартиры.

– Вот видишь. Это не редкость, старик. Может, у девушки не сложилась личная жизнь, или она принимала наркотики. Осталась без работы, влезла в долги, наконец, а отдавать нечем.

Художник нервно оттягивал ворот свитера и крутил головой. Он был не согласен с доводами Лаврова.

– Полагаешь, девушку убили?

– Нет, – понуро возразил Рафик. – В том-то и дело. Она сама.

– А я о чем толкую? Под каждую задницу соломку не подстелешь.

Лавров подумал, что служба в милиции сделала его черствым и злым. Раньше он бы непременно проникся сочувствием к незнакомой барышне, укоротившей себе жизнь в порыве отчаяния. Но сейчас его подход к проблеме стал скорее практическим, нежели эмоциональным. Была ли смерть насильственной? Если да – надо искать убийцу. Нет – значит, ничего не попишешь.

– Как звали погибшую? – на всякий случай поинтересовался он.

– Ольга Слободянская…

Лавров где-то слышал эту фамилию. Кажется, в криминальных новостях.

– Слободянская?

– Она работала в модельном агентстве, – сообщил Рафик. – Блондинка, ноги от шеи, осиная талия. Глаз не отведешь. Приходила сюда к Артынову на сеансы. Богиня! Мы даже успели познакомиться. Сема застрял в пробке по пути в мастерскую, позвонил, и мне пришлось развлекать Ольгу. Она сказала, что Артынов сделал несколько эскизов и остановился на Венере Боттичелли. У нее будет только лицо и фигура Ольги, а все прочее – точь-в-точь как на картине. Девушка была в восторге от этой креативной идеи. Артынов закончил работу, а вскоре Ольга выпала из окна и разбилась насмерть.

– Ты связываешь ее смерть с Артыновым?

– Представь, да.

– А основания? Нелюбовь к преуспевающему ближнему?

Рафик побледнел, сделал над собой усилие и… признался, что он, конечно, завистник, но не до такой степени, чтобы без повода лить грязь на коллегу. Внешне они с Семой приятели, но внутренне давно разошлись. С тех пор, как Артынов начал писать по-новому.

– Загордился?

– И это тоже, – кивнул школьный товарищ. – Только неспроста Сема изменился. И живопись у него другая стала, и манеры, и краски по-иному на холст ложатся. Будто наколдовал кто! Посмотрел я на Ольгу в образе Венеры, и меня жуть пробрала. Так хорошо, так дивно, что дух захватывает. Но… видишь ли… великим мастером Артынов никогда не был, а тут вдруг снизошло на него.

– Я бы взглянул на эту Ольгу-Венеру. Она где? У него в мастерской?

– Что ты! Артынов полотно в галерею на продажу выставил. Маленькая галерейка, на задворках, в Строгино. Но цену загнул аховскую! И поместил объявление в Интернете.

– Купили?

– Не знаю, – развел руками художник. – После смерти Ольги Артынов стоимость картины поднял чуть ли не вдвое. Скандал, сенсация, – лучшая реклама для произведения искусства.

– Думаешь, найдется покупатель?

– Уверен. Такие деньги не каждый выложит, но Сема не спешит. Покупатель должен созреть.

– Вот ты говоришь, у Артынова полно заказов. И что, все позирующие потом умирают?

– Не все. Тут с одной меркой подходить нельзя, – дернул подбородком Рафик. – У Леонардо тоже «Джоконда» всего одна, хотя он много писал. Кстати, какова дальнейшая судьба натурщицы, никому доподлинно неизвестно. А то, что в залах, где экспонируется «Мона Лиза», люди нередко теряют сознание, непреложный факт. Думаешь, почему некоторые картины режут и обливают кислотой? У людей крыша едет! Говорят, обнаженные женщины Ренуара на глазах у публики занимаются мастурбацией.

– Ты шутишь, – не поверил Лавров. – Сам видел?

– Нет. Но тот, кто видел, ни за что свое имя не назовет. Кому охота прослыть чокнутым?