— К черту «десять заповедей» папы! — крикнула она.

Мы побежали в дедушкин виноградник (его так называли, потому что дедушка сам там все рыхлил и поливал), где нас уже ждали друзья. Бежать было трудно: в первые дни, пока ступни не затвердеют, камешки и колючки ранят ноги. Но мы не хотели носить обувь, чтобы во всем быть похожими на детей из лачуг, и пусть они дразнят нас: «Эй, дурочка Мирто! Эй, дурочка Мелия!» И, когда мы встречали кого-нибудь постороннего на улице и у нас что-нибудь спрашивали, мы тут же переходили на деревенский язык — пусть думают, что и мы дети из лачуг.

Ребята поджидали нас, удобно устроившись на большом миндальном дереве. В дедушкином винограднике не было даже намека на виноград, ни одной кисточки. Весь он был усажен помидорами. А в центре рос гигантский миндаль. Никос сочинил сказку и про этот виноградник. Что когда-то тут было полно виноградных лоз, на которых рос черный-пречерный виноград. Миндальное же дерево расстраивалось, что вокруг него все такое черное и мрачное. Тогда однажды ночью, желая порадовать миндаль, леопард, который в тот момент смотрел на мир голубым глазом, пришел, выкопал весь виноград и посадил на его месте красные яркие помидоры.

Мы тоже залезли на дерево, и тут все принялись расспрашивать нас о леопарде — Артеми уже успела сказать, что он повернулся в своей витрине, чтобы видеть море.

— Ну, а потом? — спросил Нолис.

— Что потом? — не поняли мы.

— Ах, посмотреть хоть бы однажды на этого леопарда, — вздохнул Нолис. — Пусть даже через стекло.

После этого мы о леопарде не разговаривали. Ведь кто еще, кроме Никоса, мог придумать новые истории? А Никос должен был приехать в Ламагари всего через несколько дней.

И тут мы устроили веселье и прыжки, так что ветви миндального дерева качались, как люлька. Если бы кто нас увидел, тут же понял бы, что никакие мы с Мирто не дети из лачуг. Остальные уже почти почернели от загара. Руки и ноги других ребят словно присыпали пудрой из морской соли. Черные волосы Артеми выгорели на солнце почти добела — черными они оставались только у корней.

Но ничего: еще несколько дней, и мы тоже станем такими же «закопченными горшками», как папа нас называет, и будем разговаривать, точь-в-точь как в Ламагари. Примерно так: «иде» вместо «где», «тада» вместо «тогда», «усе» вместо «все», «вышня» вместо «вишня»…

— Идет, идет! — вдруг закричал Нолис, и мы все повернулись.

Это была Пипица. Она, как и мы, из города и живет в одной из башен. Пипица! Есть ли на свете другое такое смешное имя? Мы все терпеть ее не могли. Ее отцу принадлежали почти все винные амбары, так что Пипица надувалась как индюк, когда произносила это слово — «амбары». Она моя ровесница, но даже плавать не умеет. Мы ее прозвали — Пипица — большие неприятности, потому что куда бы мы ни пошли, мамаша Пипицы тут же вешала эти неприятности нам на шею. Видно ее всегда издалека: идет, переваливаясь с боку на бок, как утка. И толстая, как бочка, а голос у нее высокий и плаксивый.

— Почему вы не пришли ко мне с визитом? — едва приблизившись, предъявила она нам с Мирто претензии.

— Почему вы не пришли ко мне с визитом? — передразнил ее Одиссеас голосом точь-в-точь как у Пипицы.

— Ну и пожалуйста, — взвилась она. — Смейтесь надо мной, сколько хотите, — я не возьму вас в бочку.

В бочку!

Мы все в ту же секунду спрыгнули с дерева. С прошлого года Нолис умолял ее попросить у отца старую бочку из-под вина. Это Нолис рассказал нам, что бочка может плыть, как настоящая лодка. Потому-то мы и жалели, что дедушкин отец продал свои амбары. Ни одной бочечки нам для игр не оставил!

— Слушай, а ты не врешь? — рассердился Нолис.

— Чтоб мне поцеловать моих маму и папу мертвыми в гробу, волей или неволей! — говорит Пипица и складывает руки крестом на груди.

Вот за это мы ее и не любим! Нет чтобы, как все ребята, сказать: «Слово чести», — непременно надо: «Чтоб мне поцеловать мою маму мертвой в гробу», «Чтоб меня по кусочкам в торбу собрали» и прочие такие глупости.

Мы начали ее расспрашивать, что да как, какая это бочка, насколько она большая, где она и когда мы сможем ее получить… Пипица смотрела на нас, ничего не говоря, чтоб мы помучились, а потом, грызя ногти на руке, сказала:

— Она у нас в амбаре. Папа сказал, мы хоть сейчас можем ее забрать, если хотим.

Но, стоило нам броситься за бочкой, Пипица нас остановила:

— А вы опять будете надо мной издеваться? Если так, то мы никуда не пойдем!

— Не-е-е-ет. Ну-не-е-е-ет-же! — дружно закричали мы.

— Поклянитесь!

— Клянемся!

— Нет-нет, — запротестовала она. — Скажите так: «Чтоб тебе увидеть нас с высунутыми языками и кишками наружу!»

— Нет уж, глупости свои оставь себе, мы такое говорить не будем, — совсем разозлился Нолис. — И не надо нам твоей несчастной бочки.

— И не рассчитывай, что мы будем играть с тобой. Чтоб ты вообще не подходила со своими требованиями, — пригрозила Мирто.

— И мы тебе на спину медузу бросим! — крикнул Одиссеас.

— Послушайте, не отпускайте ее! — возразила Артеми.

— Ну ладно! — сдалась, захныкав, Пипица. — Скажите только: «Слово чести!»

Мы сказали, но она таки заставила нас произнести это по три раза каждого.

Нолис был прав! Бочка плыла, как самая настоящая лодка. Мы договорились придумать ей подходящее имя и, когда приедет Никос, устроить крестины.

Но в итоге мы все только перессорились! Из-за того, что в бочку едва помещалось три человека, а Нолис и Мирто развалились и даже не думали подвинуться.

Мне удалось только один раз залезть. Потом надоело ждать, пока подойдет моя очередь. И я нырнула в воду… Первый заплыв в этом году. Как же это прекрасно — плавать! Ныряешь с открытыми глазами глубоко-глубоко и видишь в глубине водоросли, которые покачиваются, словно руки, только очень странные, маленьких ярких рыбок и даже морских коньков, плывущих стоя и похожих на часовых на карауле. И как прекрасна эта легкость во всем теле, будто ты летишь! Даже не знаю, есть ли где на земле море прекраснее, чем у нас в Ламагари. То его затеняют сосны, которые спускаются почти к самому пляжу, и тогда оно становится зеленым-зеленым, как виноградный лист, а то вдруг оно небесно-голубое. На дне — мелкий песочек и кое-где разноцветные камешки; в воде они становятся такими яркими, что кажется, будто их недавно разрисовали красками. И подумать только — ведь есть люди, которые рождаются и умирают, так и не увидев моря! Они никогда в жизни не были в Ламагари! Ца-а-ап! Я поймала большого краба, который собирался спрятаться в камнях. Я вынырнула из воды, чтобы показать его остальным, но все собрались вокруг огромной дохлой рыбы, выброшенной на песок. Я отправила своего краба обратно в море (а жаль, у него еще на спине было такое красивое, кофейного цвета пятнышко) и побежала к рыбе.