«Слава богу – что? Уже или еще?»

«И то и другое…»

Эти слова, уверяют нас, произносились на пороге, уже при прощании, когда она даже как будто приподняла и протянула Дану руку – для рукопожатия ли или для поцелуя… Однако ладонь ее – напоминают щепетильные – так и застыла в полуобороте неловком, и только безымянный палец дрогнул в воздухе, а слова прозвучали совсем иные:

«Ты об этом не думал, конечно… Но тебе, пожалуй, надо обновить гардероб, хотя бы немного. Я договорюсь. Вот карточка. Через пару дней позвонит Алия из Триеста: обговори с ней время, когда будет удобно. Она сама приедет, все приведет в порядок и подберет что нужно. Сама и закупит, и привезет потом. Только не отказывайся, пожалуйста… Ты ведь не поедешь по магазинам, да здесь и некуда… И не пытайся платить – она все равно не возьмет. Просто отдай карточку. И не забывай, что все же лучше быть осторожным, понимаешь? Никто и никогда не должен здесь слышать твое имя – ни литературное, ни то, прежнее…»

«А я, – будто бы отвечал Дан, – все мучился бессонницей, все гадал, кого благодарить за адриатические ночи, какого ангела поминать? А это – ты…»

Но и тут все небесспорно. Не то, не то – поправляют некоторые – было последним словом, хотя оно тоже было об именах: якобы та, кого вскоре ожидала роль Гризельды, обернувшись, сказала:

«Все хотела тебя спросить… Теперь уже можно, наверное… Кто была эта твоя Мириам? Кого ты укрывал этим именем?»

«А ведь и она, – якобы ответил он, помолчав, – все допытывалась, кто такая Мария? Но вы обе ошибались…»

Но теперь, конечно, никто и ни за что не мог бы поручиться.

Зато мы знаем, что следующие два дня Дана взял в оборот DJDJ: навигация по сайтам, кофейные порталы, читка у микрофона и без, хронометраж, магнитные пропуска.

Опробованный на языке сербо-русско-американский коктейль, несколько звенящих капель итальянского.

Обед в «Сан-Джованни» или «Портобелло», обязательный «Горький лист» и кофе, вечером – виски, разумеется.

Кабинет Иосифа Кана, крохотный, как и все в городе Котор, но оглушительно стерильный: чистый темный стол с полукруглой столешницей под монитором, словари и справочники ровной стопой в узком стеллаже – ни канцелярских приборов, ни календарей, ни папок.

«Здесь можно было не убирать, – говорил DJDJ, подпирая дно бокала рукой. – При Иосифе было то же самое. Патологическая аккуратность. Всегда оставлял после работы голый стол и минимум обрывков в мусорной корзине. Шутил, что это единственный способ притормозить энтропию. И, кстати, поэтому тут после его смерти вышел небольшой полудетективный скандал, когда выяснилось, что пропал его рабочий ноутбук, который он иногда носил с собой туда-сюда, хотя есть и стационарный компьютер. Ноутбук не нашли ни здесь, ни у него дома в Перасте. Даже думали о полиции. Но потом вспомнили, что Иосиф собирался отдавать его в сервис – там и обнаружили. Видимо, принесут на днях…

И хотя смерти его, как здесь говорят, можно было бы позавидовать, у многих осталось какое-то смутное чувство вины, как похмелье… Как будто мы проглядели что-то вроде скрываемой болезни. Эти несуразные новостные смены Иосифа, от которых взгляд и походка у него сделались такими, словно он перестал спать, не переставая пить. Изменившийся голос. Это странное последнее эссе в праздник Камелий, которое наутро убрали с сайта… Но ведь пить он не мог – то есть не умел и не любил.

Правда, за день до смерти, после праздничного эфира, выпито тут было немало, и продолжать почему-то поехали к нему. И, странным образом, чем больше он пил (то есть по его меркам), тем как бы трезвее становился… И рассказывал что-то так весело и складно, даже лучше, чем обычно, – но теперь уже ни за что не вспомнить, о чем. И на пороге, под утро почти, зачем-то сунул мне сумку со своей фонотекой: штук тридцать дисков. То ли это был пьяный подарок, то ли, может быть, хотел, чтобы я сделал какие-то миксы – не помню. Потом посмотрел: записи разных лет, ничего особенного, классика, а под дисками – две помятые книги на русском с оторванными обложками почему-то. Что-то похожее на роман и какая-то древнегреческая дребедень, судя по имени… Как будто забыл их, что на него совсем не было похоже… Но спрашивать уже было не у кого – через день к эфиру мы его не дождались.

Тут, между нами, ходили слухи, что приедет сюда, на место Иосифа, какой-то популярный русский писатель, или наоборот – из высоколобых… Все напряглись…

Все-таки работать со знаменитостью, знаете…

Хорошо, что это – не вы…

Интересно, кстати, решили вы уже, что будет в вашем эссе послезавтра?»

И хотя этот полупьяный вопрос DJDJ задавал уже в третий раз за вечер, – Дан мгновенно кивнул, и улыбнулся почти снисходительно, и чуть ли не поверил сам себе.

Но он лгал, конечно.

Не первую ночь подряд у себя за столом в Ораховце он с ужасом глядел на свою ладонь, словно придавленную неподъемной ручкой к белым листам. Этот ужас, казалось, давно выветрился из памяти, и еще страшнее становилось от того, как быстро он вернулся и растекся по телу: ведь не могла же, бормотал он, не могла та же рука с такой легкостью выводить на контракте чужое имя из словенского паспорта – всего несколько дней назад?

Виски помогал, но ненадолго.

И тогда (по счастью, возможно) вспомнилось ему еще одно, почти забытое…

Он очинил несколько карандашей и достал свежие листы из другой пачки, и бумага (тоже по счастью) оказалась дорогой, но не веленевой, а чуть шероховатой: карандаш как будто принялся расшаркиваться торопливо, как будто нашептывал что-то, точно слуга или советник…

«Виски, коньяк или ром, – написал он, – во время выдержки в бочках теряют, как известно, не меньше двух процентов крепости в год. Мастера погребов, Maîtres de Chais, называют эту часть спиртов, воспаряющих в эфир сквозь пористые стенки, «долей ангелов», the angel’s share, le part des anges.

Удавалось ли кому-то посчитать, какую часть крепости и аромата теряет кофейное зерно после помола? Что составляет в этом случае «долю ангелов»? И каковы они, эти ангелы?»

И мы уже не спрашиваем (или пока не спрашиваем), в какую сторону поворачивает история, и понимаем, что увлекаемый нашим повествованием Дан не был героем: ни шпионом, ни киберпреступником, ни даже сыщиком, а всего лишь сочинителем – coffee writer.

Но тут и слова не удается вставить, поскольку нам спешат напомнить, как скоро здесь должна была появиться другая женщина.

И мы не спорим: Дан чуть не споткнулся о несуществующий порог в кабинете Иосифа Кана (теперь в его кабинете), когда вошел и увидел ее со спины.

Мы сомневаемся только, следуем ли вполне за тем, как все происходило на самом деле, или нас поторапливает говорливая память Дана? Ведь любую историю можно рассказать девятью способами, но нельзя быть уверенными, не меняется ли она, наподобие мелодии, при перестановке нот или остается все той же, прежней историей?