Никерсон, воспитанный дедушкой и бабушкой, был не единственным сиротой на борту «Эссекса». Его друг, Барзилай Рей, тоже потерял обоих родителей. Оуэн Коффин и Чарльз Рэмсделл росли без отцов. И это сближало их сильнее всего. Для них, как и для любого нантакетца, потерявшего отца, капитан корабля был больше, чем просто требовательный начальник. Они питали к нему особое уважение, как к первому в их жизни человеку, которого они обязаны были слушаться.

Пожалуй, ни одно общество до этого никогда не было так разделено работой. Для китобоя и его семьи это было сущим наказанием: два или три года отсутствия и три-четыре месяца дома. Когда мужья уходили так надолго, женщины Нантакета вынуждены были не только растить детей, но и заниматься делами мужа. В основном женщины управляли разветвленной сетью служащих и сложными коммерческими операциями, обеспечивавшими само существование острова. Гектор Сен-Джон де Кревекер, чьи знаменитые «Письма американского фермера» рассказывают о его жизни на острове за несколько лет до начала Революции, писал, что «благоразумие и хорошее управление… справедливо ставит женщин Нантакета выше всех других женщин».

Квакеры поощряли в женщинах силу. Эта религия, подчеркивающая духовное и интеллектуальное равенство полов, поддерживала то, что было видно невооруженным глазом: женщины Нантакета, зачастую гораздо более образованные, чем мужчины, были настолько же умны и настолько же самостоятельны, как и их партнеры.

При необходимости или по зову сердца женщины острова принимали активное участие в жизни общества, «непрерывно», как писал Кревекер, нанося визиты друг другу. Они не только сплетничали. Они решали вопросы, от которых зависела жизнь города. Лукреция Коффин Мотт, феминистка девятнадцатого века, родившаяся и выросшая в Нантакете, вспоминала, как мужчина, вернувшийся из плавания, сопровождал жену на встречи с другими женщинами. Мотт, которая в конце концов перебралась жить в Филадельфию, замечала, насколько странной казалась такая практика любому пришельцу с материка, где оба пола существовали в абсолютно разных мирах.

Некоторые нантакетские жены вполне приспособились к этому ритму трех лет в море и трех месяцев на берегу. Элиза Брок записала в своем дневнике стихи, которые она озаглавила «Песенка девушки из Нантакета».

Мантия власти и ответственности ложилась на плечи нантакетской женщины, едва она выходила замуж. «Как только они выходят из-под венца, – писал Кревекер, – они забывают о радости и веселье. Новое положение в обществе заставляет их думать о вещах более серьезных, чем те, что занимали их раньше… Молодая жена… ведет и направляет домашнее хозяйство, а молодой муж скоро уходит в море. Он оставляет ее управлять новым государством, в которое она только-только вошла».

К неутихающему негодованию многих поклонников Нантакета, Кревекер утверждает, что многие женщины на острове пристрастились к опиуму: «Они переняли этот старый азиатский обычай принимать опиум по утрам и настолько привыкли к нему, что уже не могли жить без этого». Почему они принимали наркотики, уже нельзя сказать, ведь прошло столько времени. Однако вполне можно представить, как тяжело было женщинам переносить одиночество, и тогда приверженность пагубной привычке станет понятнее. Опиум был широко доступен – он входил в перечень обязательных медицинских снадобий на борту каждого китобойного судна, а жители Нантакета были богаты, вот почему наркотик пользовался такой популярностью.

Несомненно, что за то чрезвычайно короткое время, что муж проводил с женой, между ними не возникало ни духовной, ни даже физической привязанности. И островные предания утверждают, что женщины Нантакета справлялись с долгим отсутствием мужей не без помощи некоторых сексуальных инструментов. Их называли «мужчина в доме». И хотя подобные утверждения, а также то, что женщины якобы принимали опиум, бросают вызов сложившейся репутации квакеров, в 1979-м в исторической части города, в дымоходе, был найден шестидюймовый глиняный член (а также целая связка писем девятнадцатого века и бутылка с настойкой опия). Может быть, женщины Нантакета и были «отличными женами», но и у них имелись свои физические потребности. Как и их мужья, нантакетские жены были людьми с обычными человеческими слабостями, пытавшимися приспособиться к необычному укладу жизни.

Томасу Никерсону наверняка понравились его первые минуты на борту «Эссекса», исследование его темных, жарких внутренностей, но задор скоро кончился. Все три последующие недели, недели самого жаркого лета, какое только могли вспомнить старожилы, Никерсон и постепенно разрастающийся экипаж «Эссекса» работали, чтоб подготовить судно к плаванию. Даже зимой нантакетские верфи, заваленные слоем пропитанного жиром песка, воняли так, что поговорка «вы не видите Нантакет, пока не обогнете маяк у Брант-Пойнт, но вы его чувствуете» вполне соответствовала действительности. В то лето вонь, поднимавшаяся от причалов, была такой, что даже бывалые китобои закрывали лица.

В те времена это была обычная практика: новые члены экипажа китобойного судна готовили его к предстоящему путешествию. Нигде больше во всей Новой Англии от матроса не требовали, чтоб он помогал чинить или загружать судно. Для этого существовали рабочие и грузчики. Но на Нантакете, где торговцы-квакеры славились своим умением урезать расходы и увеличивать прибыли, придерживались другой политики. Китобой работал не за какую-то раз установленную плату, а за долю – некоторый процент от всей выручки, полученной по возвращении. А это значило, что любая работа, которую матрос мог сделать для судовладельца, была, в сущности, добровольной или, как считал Никерсон, являлась вкладом в общее дело. Владелец судна мог ссудить моряку немного денег, чтоб он купил одежду и все необходимое для плавания, но по возвращении все это вычиталось с процентами.

Как юнга, Томас Никерсон мог рассчитывать на очень «долгую» или, попросту говоря, скудную долю. Хотя корабельные книги «Эссекса» за 1819 год пропали, мы знаем, что предшественник Никерсона, юнга Джозеф Андервуд из Салема, получил одну сто девяносто восьмую часть от всей выручки за предыдущее плавание. Если учесть, что «Эссекс» может нести на борту до тысячи двухсот баррелей спермацета стоимостью порядка двадцати шести с половиной тысяч долларов, Андервуду после всех вычетов заплатили сто пятьдесят долларов за два года работы. И хотя это была жалкая плата, два года юнга жил на полном обеспечении и получал опыт, достаточный, чтобы начать карьеру китобоя.