— Нет-нет, что ты, конечно, нет, — я широко улыбнулся в подтверждение собственной искренности. По крайней мере, я надеялся, что она примет мои слова за чистую монету.

— Спасибо. Может быть, ты хочешь…

— Нет. Это только ваше дело. Я имею в виду твой развод с Эрни. Я здесь ни при чем.

Казалось, Луизу удовлетворил мой ответ, и отсутствие негатива с моей стороны послужило сигналом к дальнейшему проникновению в наш кабинет. Через минуту она уже уселась на диван, поерзала и вдруг засунула себе руку под ягодицы, словно собиралась почесать их, хотя дамам такое поведение определенно не свойственно, и выудила ночную маску, обеспечивающую спящему комфортную темноту.

— Похоже, это маска Эрни.

— Похоже, да.

— Он что… Он здесь ночует?

— Ну, раз или два в месяц. Когда задерживается на работе допоздна.

Этот разговор мог бы продолжаться вечность. Луиза сидела бы на диване, а я — на краешке стола, и мы говорили бы об Эрни, или, скорее, молчали бы о нем несколько дней, тренируя те участки мозга, которые отвечают за пустую светскую болтовню. Но мне еще нужно было быстренько перекусить и заняться бумажной работой, так что я выдал стандартный вопрос, от которого посетители либо поспешно заходят внутрь, либо так же поспешно уходят прочь.

— Луиза, чем я могу тебе помочь?

Из уголка ее левого глаза потек ручеек слез, заполняя узенькую полоску, где настоящая чешуйчатая кожа соприкасалась с полистироловой маской. Если бы я не знал Луизу так хорошо — мы знакомы уже восемь, нет, девять лет — то решил бы, что она по-настоящему плачет. Возможно, из-за того, что она расстроена, или же по той причине, которая привела ее ко мне, или из-за их с Эрни отношений. Но Луиза — одна из тех несчастных особей динозавров, у которых до сих пор слезные железы вырабатывают больше слез, чем требуется, хотя остальные наши сородичи за миллионы лет эволюции избавились от этого дефекта. Это всего лишь иллюстрация к известному выражению «крокодиловы слезы», практически в буквальном смысле, за годы нашего знакомства я столько раз протягивал этой женщине носовой платок, и могу распознать, что это вовсе не проявление печали, а просто соленая водичка.

— Прости, — сказала Луиза, промокая салфеточкой уголок глаза. — Иногда я такая рёва.

— Знаю. Ты хочешь дождаться Эрни? Он должен вернуться…

— Нет, — резко сказала она. — Я бы предпочла поговорить с тобой наедине. Только ты и я. А потом ты передал бы Эрни содержание нашей беседы, хорошо?

Я кивнул и уселся за стол, пытаясь собрать все бумаги в некое подобие стопки.

— Начни с самого начала, Луиза. Это лучший совет, который я могу тебе дать.

Луиза сделала глубокий вдох, плечи быстро поднялись, а затем опустились обратно. Теперь она была готова изложить суть дела.

— Вчера вечером кто-то вломился в наш дом.

Ага, а то я не знаю. Потребовалось особое усилие и тактика, которую с успехом применяют сержанты-инструкторы, чтобы убедить мышцы лица сохранять нейтральное положение.

— Мне очень жаль, — сказал я совершенно спокойно. — Взломщики что-нибудь украли?

Луиза покачала головой.

— Насколько я понимаю, нет. Они раскурочили охранную сигнализацию, обшарили нашу спальню и оставили после себя ужасный беспорядок на кухне.

Вообще-то я думал, что на кухне после меня было относительно чисто, если не считать бараньей ноги, забытой на столе, но я всегда был чуть более неряшливым, чем мои сородичи.

— Вас, значит, не было дома.

— Слава Богу, не было. Не могу даже представить, что эти чудовища сделали бы с нами.

— Да в мире полно всяких отморозков, — сказал я, кивая в надежде, что это будет расценено как смирение, как-никак, мне ведь тоже приходится жить в этом страшном мире. — Вы вызвали полицию?

— Разумеется, — сказала она, и у меня все внутри оборвалось. — Но они не нашли ничего полезного. Это были динозавры, как мы думаем, по-видимому, их маски не оставляют отчетливых отпечатков.

— Понятно. Но чем же мы можем тебе помочь? Ты хочешь, чтобы мы взглянули на ваш дом, попробовали учуять какие-то запахи и понять, не сможем ли мы выяснить, кто это сделал?

— Мне кажется, мы и так знаем, кто это сделал, — сказала Луиза, и мне вдруг подумалось, что идея иметь в офисе дефибриллятор не была такой уж плохой. А что если цель ее визита и разговора с глазу на глаз — припереть меня к стенке и заставить признаться в преступлении? Обычно я не испытываю угрызений совести по поводу взломов, несанкционированных проникновений, «одалживаний» улик и прочих противозаконных деяний, с которыми я познакомился благодаря Эрни, но в данном случае меня бесило, что я предал нашу с Луизой дружбу, пусть и прошлую.

— И как же вы узнали? — спросил я, невольно отодвигаясь от стола. — Если полиция ничего не нашла…

Луиза помрачнела и посмотрела мне прямо в глаза.

— Я знаю, потому что… Просто знаю и все.

Я выдержал этот взгляд, не дрогнув. Что ж, будем играть до конца.

— Почему бы тебе не сказать мне? — предложил я в надежде, что она сделает обратное — вскочит и уйдет из офиса. — Скажи мне, кто же влез в ваш дом.

— Прогрессисты, — ответила Луиза, и моя кровь снова побежала по жилам.

— Прогрессисты?

— Ну… это секта. Как я понимаю, культ.

— Зато я не понимаю. Что еще за культ?

— Толком не знаю. Все члены этой организации — динозавры. Это культ динозавров.

— А зачем им было лезть в твой дом?

— Может, за деньгами?

— Но ведь воры не взяли денег!

— Потому что я не храню их дома. Вероятно, поэтому в доме такой разгром.

— Но зачем им вламываться именно в твой дом? Почему они не проникли ко мне? Или к Эрни?

— Потому что я их знаю. Вернее они меня знают. Руперт — один из них. Он — прогрессист.

— Твой брат? Луиза кивнула.

— Уже около двух лет. Я никому не рассказывала, когда он во все это втянулся, частично из-за того, что сама боялась, но… Честно говоря, я надеялась, что у него это пройдет.

— Типа переходного этапа?

— Да. У него уже столько было этих этапов. Помнишь, как он учился управлять дельтапланом?

Я не смог сдержать смех и был рад, что и Луиза засмеялась тоже.

— Разумеется, помню. А еще прыжки с «тарзанки», путешествие в Индию, вступление в «Корпус мира», спелеология. Руперт — хороший парень, но он не совсем знает, чего хочет от жизни.

— Пару лет назад он начал распродавать все, что у него осталось — велосипед, его долю в мамином доме. Он и у меня просил денег, но не говорил зачем. А теперь ему кажется, что он нашел себя, — сказала Луиза. — По его словам, он узнал, что такое прогресс.