камер Египетских пирамид открылась чудесным образом. Он осквернил так много исторических и почитаемых памятников, а так же несколько склепов особенно гадких людей в истории из простого любопытства – откроются ли. И все они открывались, представляя взору не более, чем зачерствевшие останки.

Что бы он не делал, какую бы тайную дверь не отпирал – разочарование ждало его повсюду. Вернувшись в Санкт-Петербург, однажды он бесцельно бродил ночными переулками, закутавшись в шарф и с ватной пустотой в голове, которой всё чаще оканчивались его умственные изыскания. На крыльце закрытого магазина Анатолий увидел парня в тонкой кожаной куртке и джинсах, сжавшегося в комок под холодными щупальцами сырой мглы. Он поймал его взгляд – боязливый, как побитого щенка, но заискивающий и жадный, ищущий тепла ласковых рук и чашки ромашкового чая, но давно потерявший в них веру. Нетрудно было догадаться, что парень промышляет проституцией. Жгучая идея мелькнула в измученном сознании Анатолия, как искра в миг спалив всю вату, и он сказал ему: «пошли».

Когда дворцы центральных улиц сменились бесконечными складами промзон, парень начал заметно нервничать.

– Куда ты ведёшь меня?

– Туда, где будет лучше для тебя.

– Я не пойду дальше! – По его надрывному тону было ясно, что он не раз уже ходил и поплатился за это.

Анатолий обернулся, вытащив из кармана пачку купюр:

– Сколько ты хочешь? Десять? Может, сто, двести? Всё это будет твоим. Ты сможешь проститься со своей паршивой жизнью. Мы почти пришли.

Здания красного кирпича на фоне неба казались чёрными. Их угловатые орнаменты окон и сводов крыш, трубы вентиляции, решётки и заборы были как части огромного робота, готового проснуться, едва издашь малейший звук. Наконец, миновав полузаброшенный цех какого-то завода, они приблизились к глухой стальной двери.

– Здесь.

Парень недоверчиво глянул на него, но мысль о пачке купюр явно была способна компенсировать все причуды клиента. Анатолий встал вплотную к двери и сделал вид, что возится с ключами (в темноте всё равно было не разобрать), и прошептал: «сан-сааа-саад-хаши». Протяжно завыли старые петли; внутри где-то далеко горела тусклая лампочка.

– Держи, это твоё! – Крикнул Анатолий, провёл пачкой денег под носом паренька и бросил её внутрь. Тот кинулся за нею, как бешеный зверь на мнимую добычу, а Анатолий, едва его наивный спутник перешагнул порог, навалился на дверь – щёлкнул захлопывающийся замок, и помещение вновь было заперто.

Внутри находились бойцовские псы. Жестокая забава – разводить собак специально для того, чтобы потом на арене, что была в этом же цеху, стравливать их с людьми, и – там уж кто победит. Животных держали в изоляции, кормили мало и через отверстие в стене, а белый свет они видели лишь во время схватки. Скитаясь по самым скрытым уголкам города, Анатолий в своё время случайно обнаружил эту подпольную организацию: он тогда едва успел выскочить, и напоминанием о его неосторожности стали ему порванные штаны и укус на щиколотке. Сейчас звери мирно спали, и прошло минуты две, прежде чем парень бросился с той стороны на дверь с криком «открой!». Озноб охватил Анатолия, он прижался к стене; его точно изнутри било электричеством. За дверью начались душераздирающие вопли вперемешку со звериным рыком. В достаточно широкой щели под дверью появились окровавленные пальцы – и тут же исчезли, оставив на бетонном полу три белых царапины. Удар, точно внутри разорвалась бомба – и Анатолий упал, залившись жутким кашлем. В глазах стемнело, и лишь три белых царапины витали в воздухе, как нечто само по себе существующее. Неужели всё? Неужели свобода?! Как он пришёл в себя и добрёл до дома, он плохо помнил, но только лишь сознание вернулось к нему – он проверил свой дар на первой попавшейся двери, и та покорно раскрылась. Его способности никуда не ушли. Вот только куда бы не бросил он взгляд – три белых царапины всюду были с ним; днём менее заметные, в темноте они проявлялись явственней – как напоминание о его поступке, они въелись в сетчатку глаза и постепенно разрастались, как катаракта.

Это должно было бы послужить уроком, но ответа Анатолий в нём не усмотрел. Прозрение обернулось для него слепотой. Применённый во вред, дар его не исчез, а лишь усилился, хоть и оставил неизгладимый след. Значит, дар его божественный! В то время в город привезли мощи одного из почитаемых святых. Отстояв громадную очередь перед собором, он бесстрашно вошёл под его высокие своды, приложился, как и все, губами и лбом к ларцу с мощами, но не вышел сразу, а встал потом неподалёку, чтобы видеть и ларец, и эту бесконечно тянущуюся, торжественно-угрюмую бессмысленную процессию верующих. Внутри опять зашевелилось что-то раздражающее горло, но он подавил приступ кашля – нет, он не отступит. Наверно, это оно… сейчас всё станет ясно! Чётко представив в уме крышку ларца (которая, кстати, была без стекла, так что и видно-то ничего не было), он с трепещущим сердцем и религиозным страхом приготовился прошептать заветные слова – эти впечатления вновь оживили его давно зачерствевшее нутро. Под пристальным взором святых с икон он, глубоко в душе надеясь, что на этот раз всё-таки ничего не произойдёт и тогда многое прояснится, или наоборот – всё произойдёт последний раз, одними губами произнёс: «сан-сааа-саад-хаши». Но крышка ларца, к его разочарованию и радости одновременно, щёлкнула и отпала, как раз когда к ней наклонилась какая-то старушка. Все вокруг ахнули; старушка упала на затёртый ковёр. По лицу близстоящих служителей церкви пробежал ужас – но то был не религиозный страх свершившегося чуда, а испуг разоблаченных заговорщиков. Всеобщему обозрению предстал совершенно пустой ларец, если не считать красного бархата, которым он был оббит изнутри в изобилии. Отовсюду полилось: «Пустой! Пустой!…» Поднялась паника. Кто-то падал на колени прямо где стоял; иные плакали и воздевали руки; но нашлись и те, кто дерзкими выкриками обвинил церковь в жульничестве и насмешкой над чувствами верующих.

Анатолий покинул храм в разочаровании: настоящего чуда он снова не увидел. Лишь скисший компот человеческих эмоций, и ничего божественного. Он присел на скамейку, вытер платком пот со лба и обнаружил на ткани чёрные следы. Какая-то скрюченная старуха, ковыляя из храма с холщёвой сумкой, остановилась перед ним и протянула стеклянную бутылку, в каких раньше продавали молоко:

– Э, милок, совсем плохо тебе! На, выпей – святая, из храма взяла. Выпей-выпей, полегчает!

Горло и правда пересохло. Он поднёс было бутылку к губам, но в нос ударил резкий запах серы, чуть не вызвав новый приступ кашля –