– Подожди, – схватила меня Эвелин за другую руку. – Так, помни ты – Эмма Дарк. Нахальная, высокомерная, за словом в карман не полезешь. Любую трудность воспринимаешь, как вызов, а вызовы ты любишь больше всего на свете.

– Я… я кажется, сейчас всё испорчу. Или умру со страха. Я совсем-совсем-совсем не похожа на вашу сестру!

– Играй, как актриса.

– Но я не актриса!

Эльза закатила глаза.

– Просто прими высокомерный вид и молчи. Смотри вот так, – Эльза скроила такую мину, будто вокруг плохо пахло. – Сможешь?

– Не уверена. Но буду стараться.

– Не горбись, пожалуйста, – зашипели мне в спину. – Эмма никогда не горбилась.

Стоило нам шагнуть в гостиную, как мы прямо-таки утонули в подчёркнутой безукоризненности манер и избытке родственного радушия.

Мистер Адриан Дарк, временно исполняющий роль моего папочки, стоял около рояля рядом с осанистым мужчиной, как две капли воды похожем на него самого. Сухопарую грудь обоих мужчин облекали блестящие атласные жилеты, с той лишь разницей, что у одного она была заколота бриллиантовой булавкой, а у второго – рубиновой.

Оба брата были настолько стройны, что первое, что просилось в голову при виде их – это слово «худоба». И если лицо мистер Адриана наводило на мысль о спесивом высокомерии, то лицо его брата-близнеца ассоциировалось с пьющим интеллигентом.

Рядом с миссис Дарк на диване сидела высокая, прекрасно сложенная женщина, напоминающая языческую богиню.

А молодой человек, стоявший за её спиной, со львиной гривой вместо волос, здорово смахивающий на полудикого леопарда, был, наверное, наш кузен?

Вернее, кузен Эммы.

Я никогда раньше не видела таких парней. Он был весь словно из золота – волосы, медовая кожа и жёлтые, кошачьи глаза – глаза цвета бренди.

Невысокий, но стройный. Плечи настолько широкие, что рубашка была туго натянута на груди, как кожа на барабане, а бёдра узкие и крепкие.

Честно говоря, я даже немного стушевалась, увидев перед собой такую красоту. Но если предо мной и ангел, то вряд ли небесный. Вон как смотрит – с недобрым таким, жарким прищуром.

У меня даже щёки загорелись.

– Обедать подано, сэр, – распахнул перед нами двери дворецкий.

И следом за матерью семейства Дарк все последовали в столовую.

Мистер Дарк протянул руку золовке, его брат – нашей матери, а кузен предложил руку мне, наверное, как самой старшей сестре. Эвелин и Эльза шли следом.

Столовая Дарков была большая и мрачная. По стенам висели огромные натюрморты. По центру стоял большой круглый стол. Хрустальная люстра с зажжёнными свечами свешивалась над ним ровно посредине.

Каждая вещь в комнате говорила о любви к красоте, но на мой вкус, с бронзой и позолотой тут всё-таки был явный перебор.

Меня усадили между дядей и кузеном. Чувствовала я себя от такого соседства просто ужасно.

И чего кузен Эммы глаз с меня не сводит? Причём открыто пялится? В высшем обществе теперь так принято?

Обед представлялся бесконечной пыткой.

Сначала подавали закуски. Потом «седло барашка», блюдо сочное и плотное, но салат из омаров куда больше пришёлся мне по вкусу.

В общем, стол был изысканным и разнообразием, как в лучшем ресторане.

С трудом дождавшись, пока мужчины поднимутся, я обратилась к матери с просьбой:

– Могу я уйти?

– Что такое, Эмма? – сдвинула брови она.

– Мне нездоровится. Болит голова.

– Я, пожалуй, составлю тебе компанию, дорогая кузина.

Я кожей почувствовала, как он вырос за моей спиной и чуть не взвыла от ужаса.

– Лучше на надо.

Это прозвучало, как мольба.

Брови кузена удивлённо приподнялись.

– Винтер! – обратилась к кузену его мать. – Не стоит досаждать Эмме. У неё и без тебя забот по горло.

– Что плохого в том, если я провожу мою неожиданно расклеившуюся кузину до её комнаты?

– Я не нуждаюсь в том, чтобы меня провожали!

– Эмма! – одернула меня мать. – Это невежливо.

– Ступай, Винтер. Но не задерживайся.

Ну ладно, если я ничего не могу поделать с тем фактом, что упрямец шагает у меня за спиной постараюсь просто об этом не думать.

– Ты меня избегаешь? Как предсказуемо! Ну что, наконец-то, довольна? – вкрадчиво прошелестел Винтер.

– Чему предлагаешь радоваться? – на всякий случай уточнила я.

– Как же? Заполучить в мужья такого красавчика, как Исидор Гордон!

– Он и вправду красив? – заинтересовавшись, я обернулась. – Красивее тебя?

Схватив меня в охапку, так, что я даже пискнуть не успела от изумления, кузен буквально впечатал меня в стену, раскатывая по ней ровным блинчиком и прижимая сверху для надёжности собственным горячим телом.

Дыхание у него было тяжелым, словно он задыхался.

Я вообще-то искренне поинтересовалась. Но судя по тому, как сузились глаза Винтера, он это воспринял, как издёвку:

– Скажи, что чувствует женщина, когда её продают на ярмарке невест, словно вещь? Я всегда думал, что ты не такая, Эмма! Что ты не позволишь им поступать так с тобой. Но вся твоя сила осталась лишь на словах. Словно тёлка, идёшь в назначенное тебе стойло и даже не мычишь, – презрительно скривился он.

И лицо его словно светилось от гнева.

Глядеть на кузена, когда он так близко было плохой идеей.

Видимо, он почувствовал охватившее меня волнение.

– Посмотри на меня, Эмма, – потребовал Винтер, перехватывая мой взгляд. – Посмотри и скажи, если сможешь, что между нами всё кончено? Потому что, если ты станешь женой Гордона, это и вправду будет конец. Ты ведь не думаешь, что я буду есть украдкой обронённые тобой с чужого стола крохи внимания и удовольствия? «Либо всё, либо ничего», – помнишь?

В том-то и дело, что я не помнила. И помнить не могла.

– Ответь мне хоть что-нибудь, Эмма! Гляди на меня!

В голосе его звучала одновременно и страстная мольба, и приказ.

Грешна. Не удержалась. Глянула.

И растаяла, как шоколадка на солнце.

Он на солнце и походил. Весь светящийся, золотистый и горячий, как печка.

Его пальцы, шершавые, жёсткие, сомкнулись на моём подбородке, заставляя запрокинуть голову. Хотя «заставляли» это как-то не совсем точно описание ситуации. Я сама раскрылась ему навстречу, словно цветок весной.

Когда его губы коснулись моих, я испытала нечто вроде чувственного потрясения.

Всё было, как пишут в книжках. Сердце билось птичкой. Мурашки приятной щекоткой бежали по спине, а душа замирала, то взмывая вверх, то падая вниз, словно на качелях.