Когда на следующее утро наша подруга не появилась на уроках, я и Марикуна бросились на поиски. Кети жила рядом со школой на Бахтрионской улице, в течение дня она бывала одна, родители работали до шести часов, мы знали точно: дверь она откроет сама.

После длительного, протяжного звонка дверь тяжело открылась. То, что мы увидели, было наверное, одним из первых и посему самым глубоким потрясением в жизни каждой из нас.

Кети, закутанная в шерстяной платок, заметно похудевшая, с большими черными мешками под влажными глазами, еще больше увеличившимися на похудевшем лице, странно смотрела на нас. Нет, это не было ни сожаление, ни страх, это было что-то новое, что каждый из нас должен был обязательно испытать в своей жизни.

Испытать, как испытывают идущие на свою Голгофу борцы за истину.

— Что случилось, Кет, мы так нервничали, ты жива? — начала Марикуна.

— Вот дура, не могла позвонить, что ли? — вырвалось у меня.

И тогда Кети скинула шаль.

Трудно точно подобрать эпитеты для описания открывшейся нам картины — от красивых волос Кети осталось несколько ничего не значащих фрагментов. Ее глаза постепенно наполнялись слезами обиды и праведной горечи, но она так и не заплакала!

Кети раскрыла кулачок, и мы увидели на ее ладони мою божью коровку.

— Лалка, я спасла ее от этих живодёров, — сказала она и протянула мне заколку для волос так, будто держала в руках наши души.

Я и Марикуна, потрясенные, слушали рассказ Кети. После того как мы вошли в свои классы, заведующая учебной частью завела Кети в преподавательскую и в ее присутствии позвонила тете Дали. Текст звучал сухо и угрожающе.

— Калбатоно Дали! Попрошу срочно явиться в школу! — Завуч бросила трубку. Через пятнадцать минут взлохмаченная, с бьющимся сердцем несчастная тетя Дали взбегала по лестнице к учительской и нашептывала: «Господи, помоги, лишь бы она была жива!» Какие только картины не мелькали перед глазами перенервничавшей женщины. «Господи, помоги!»

Первое, что увидела тетя Дали после того, как открыла двери учительской, была живая и невредимая Кети. Но что тогда произошло?

— Калбатоно Дали! Что это такое? Я вас спрашиваю, что это такое? — в истерическом вопле повторяла один и тот же вопрос фурия и показывала на «затаившуюся» в Кетиных пышных волосах божью коровку.

Некоторое время тетя Дали стояла, как ледяная статуя, потом вдруг вскочила, подошла к учебному столу, взяла канцелярские ножницы и потянулась к бедной Кети. На отциклеванный школьный пол один за другим падали Кетины черные локоны и смешивались с опилками в мастике. Вот так же хотели вывалять в грязи школьного пола наше подростковое самолюбие. Оцепеневшая фурия молчала.

У тети Дали сдали нервы.

И тогда мы, три подруги детства, дали клятву, что до конца своих дней, даже ценой собственной жизни, никому и никогда не позволим угнетать ни одну из нас и даже в самые тяжелые минуты защитим и дадим надежду друг другу.

Эта клятва никогда не нарушалась.

Время бежало быстро. Одна часть моего нашумевшего школьного романа приближалась к завершению, Нукри уже был студентом политехнического института, и наш роман перешел в новую школьно-вузовскую фазу. В моей жизни произошло важное изменение — из-за постоянного гнёта в эксперименталке я перешла в 51-ю среднюю школу. Кети в «Комаровскую», физико-математическую.

Эту школу мне рекомендовал Мишико Саакашвили: мол, вздохнешь, наконец, здесь совсем другая обстановка. Он и сам так поступил два года назад. И я поверила, он ведь был самым рациональным из нас. Правда, было бы лучше, если бы мы перешли вместе, но Мишка ведь был на два года старше. Он и Нукри уже балдели от студенческой жизни. Марикуна как «одинокий волк» несла всю тяжесть первой экспериментальной школы.

Нукри, как правило, ждал меня у филармонии после занятий, провожал домой, а вечером либо он гостил у нас, либо, соответственно, я у него. Наши родители, счастливые подобным мирным урегулированием вопроса, полностью нам доверяли, беспокоясь лишь о том, чтобы нам в голову не пришли какие-нибудь «глупости».

1 сентября 1985 года я с замиранием сердца ждала окончания уроков, чтобы побыстрее выскочить из школы и увидеться с самым симпатичным студентом мира. Сразу же после звонка я бросилась к двери. Неожиданно на пути меня окликнуло «препятствие» по прозвищу Джонджола. Георгий Арчвадзе был самый сильным и популярным парнем в школе, так называемым «смотрящим».

— Морошкина, ты это куда? Айда отмечать 1 сентября! Мы собираемся у Вахо Хоштария, Манко Бараташвили возьмет гитару, ну а девочки подсуетятся и накроют стол. Зажжем, как это подобает верийцам! («Вера» — один из элитных микрорайонов Тбилиси. — Л.М.). Это не «Зумбуртало», это Вера, Верааа!

— Во-первых, я не Морошкина, «о» пишется, «а» произносится, понял? Как в слове «молоко». Ну и, во-вторых, я занята, меня ждут!

— Ва, правда? Кто? Твой кавалер из Сабуртало? Не стоит ли ему для начала разбить нос, ну в смысле гостеприимства? Одного из Сабуртало — Саакашвили мы уже выдворили отсюда. Господи, за что мне эти муки, неужели это моя судьба — сабурталинцы? — паясничал Джонджола. — Ну ладно, красотка, сейчас иди и передай своему дружку, чтоб я не видел его на этой территории, не то его «семерка» взлетит в воздух. Ты поняла?

— Нет, — с убийственной самоуверенностью сказала я и протиснулась к выходу между карнизом и рукой Джонджолы.

Говоря о Вере, задумываешься, это район или стиль жизни? Думаю, второе. У Веры есть свой запах, цвет и колорит. Вериец может стать жителем другого района, а вот чужак никогда не станет верийцем. Здесь нужно родиться, именно здесь и нигде больше, затем здесь вырасти в каком-нибудь красивом итальянском дворике, затем ходить на свидания в Кировский сад, заглядывать в «Сачашнико» (магазин, где дегустируют вина. — Л.М.), покупать жареные семечки у цыганки Гуло, поздравлять первого же встреченного обезумевшего от счастья отца с рождением сына в роддоме имени Чачава, в воскресенье ходить за покупками на Верийский рынок, где вас все знают и поэтому не обвесят, ну а вечером насладиться концертом грузинского балета Сухишвили-Рамишвили в филармонии. Вот это и есть Вера, которая никогда не примет «чужака».

Нукри стоял возле 51-й школы, рядом с новенькой «семеркой», которую ему купил отец в связи с поступлением в институт. Он нервно покуривал сигарету, на бледном лице не было ни кровинки.

— Что случилось, Нукри, чего это ты нос повесил, бичо (парень. — Л.М.)? Не хочешь поздравить меня с новой школой и началом учебного года? — спросила я, фыркая.

— Да, поздравляю, — сказал он грубо и чмокнул в щечку. — Мишико забрали в армию.

— Что? В армию? Куда? На сколько? — затараторила я и вдруг почувствовала, что с нами происходило что-то очень серьезное и скорее всего плохое.