Это пришло резко и неожиданно. Не было — и появилось.

Все вокруг стало чужим. Люди. Предметы. Комната. Света сидела и не понимала: где я? что я здесь делаю? кто эти люди?

Разговоры превратились в бессмысленный набор звуков — она не понимала ни слова. Незнакомые люди сидели в незнакомом месте, ели, пили — она зачем-то находилась среди них. Света сжалась на стуле, не понимая: что надо сделать... Хотелось закричать.

Все закончилось столь же быстро и неожиданно, как и началось. Она облегченно вздохнула, что-то ответила Наталье Макаровне, старой маминой подруге, тревожно вглядывающейся в Светино лицо, и секунду назад казавшейся совершенно неизвестной, чужой женщиной... Примерещится же такое. Все закончилось.

Но спустя недолгое время пришло снова...

А потом приходило все чаще и чаще.

Правда, днем и наяву провалов больше не случалось, — надо думать, потрясение, вызванное смертью матери, постепенно сглаживалось.

Провалы появлялись по утрам. Именно по утрам — ни разу, проснувшись от чего-либо среди ночи, Света не испытала ничего похожего...

Она могла — поначалу — проснуться в абсолютно незнакомом месте — и несколько минут мучительно приходить к выводу, что это ее кровать. Ее комната. Ее квартира. Логика подсказывала, что она дома — но память упрямо вопила: чужое! чужое!! все вокруг чужое!!!

Через несколько минут в мозгу словно бы щелкал выключатель, и все становилось знакомым. Узнаваемым. Беда небольшая — но срок узнавания медленно, но постоянно рос. Когда он перевалил за полчаса, она начала заниматься аутотренингом. Смотрела на окружавшие чужие предметы итвердила: это все мое, мое, мое...

Вроде помогало.

Умом Света понимала — все так и есть, все тут ее, родное, знакомое — но какая-то часть сознания продолжала бить в набат: чужое!!!

Естественно, в подобных обстоятельствах пришлось забыть о ночевках вне дома — иначе появлялся более чем реальный шанс окончательно свихнуться.

...А потом пришло очередное утро, и очередное — уже привычное — непонятно где пробуждение, и в середине привычной попытки убедить себя, что она дома, и все вокруг родное и знакомое, ехидный внутренний голос спросил: «Твое — это чье?» Две последовавших минуты Света не могла вспомнить, кто она такая — и это оказались отнюдь не лучшие минуты в ее жизни...

Логичнее всего было обратиться к врачу. К профессионалу-мозговеду. Но...

Но она не обратилась. Отчасти сработал стереотип — психиатры здоровых не лечат, психиатры лечат психов... Стоит один раз попасть на учет в психдиспансер — и в дальнейшем возможны всякие сложности. Неважно, захочешь ли ты получить автомобильные права, или лицензию на оружие, или устроиться в фирму, придирчиво отбирающую сотрудников.

С другой стороны, днем, вечером, ночью ни малейших проявлений недуга не наблюдалось. Только утром.

Света применила военную хитрость — против себя самой. Попробовала сменить режим — ложиться как можно раньше, с тем, чтобы вставать ночью, задолго до рассвета. Организм бурно воспротивился хитроумному плану. Вечером уснуть никак не удавалось, а после двух ночных подъемов Света на третий раз проспала, не услышала звон будильника, и снова проснулась утром, непонятно где... И — непонятно кем.

Она продолжила свою одинокую войну, настойчиво пробуя разные способы. Выезд на лето в Пятиозерье стал одним из них — неудавшимся.

Смена обстановки не помогла ничему. Записка, адресованная в утро, помогала больше, но по вечерам, когда Света укладывалась, она не раз думала, что листок, белеющий всумраке на ее столе, очень напоминает флаг капитуляции.

А еще — она начала видеть сны. Как ей казалось — чужие...

Самое же неприятное случилось в последние недели, уже в «Варяге». Провалы — пока короткие, небольшие — начались наяву. Днем.

05 августа, 08:12, дорога Каннельярви — Пятиозерье

ЧП случилось на подъезде к Полянам.

Синяя «шестерка» вылетела из-за поворота и взвизгнула тормозами. Остановилась, прочертив асфальт черным тормозным следом.

Пестрая птица, напоминавшая не то курицу уменьшенного масштаба, не то киви (не фрукт, но птичку — национальную гордость новозеландцев) панически метнулась туда-сюда и исчезла в придорожных кустах. Ее отпрыски, вообще не походящие на представителей класса пернатых — нечто пушистое и темно-серое, размером с крупного мышонка — повели себя еще более бестолково. Одни сбежали вслед за мамашей, другие залегли, прижавшись к крошечным выбоинкам асфальта — замерли, свято уверенные, что никому-никому не заметны.

Машина стояла неподвижно.

Кивиобразная курочка подавала из кювета настойчивые сигналы к отступлению. Упрямые малыши подчинялись неохотно, по одному, — вскакивали и катились меховыми шариками к матери.

«Коростели, — подумал человек в черном, провожая их взглядом. — Поздний выводок... Похоже, первый погиб у старки. Неудивительно, если она их регулярно так через дорогу водит... Нехорошо, — подумал он, стронув машину с места. — Нехорошо день начался — чуть грех на душу не взял, мать с дитями не раздавил... Опять зря прокатаюсь. Не будет сегодня удачи...»

Он ошибся — насчет «зря». А насчет удачи — вопрос спорный.

05 августа, 08,24, дорога, поворот к ДОЛ «Варяг»

Железобетонное название лагеря было монументальным.

Внушало. Преисполняло. Восхищало — некоторых. Подавляло отчасти — остальных. Пугало — лиц с ослабленной психикой.

Но — Церетели тут ни при чем!

Не виновен одиозно-знаменитый скульптор в появлении пяти букв-колоссов ВАРЯГ на фоне чего-то странного — не то последней фазы затопления легендарного крейсера экипажем, не то извращенно-бурной радости по сему поводу личного состава японского императорского флота... Зураб Константинович в момент возведения циклопического названия лагеря безвылазно трудился над оформлением других пионерлагерей — в Адлере. За что и был отмечен впоследствии Ленинской премией.

Скорее, Колосс Пятиозерский стал выкидышем фантазии безвестного скульптора-пацифиста, отбывавшего срочную на флоте. И проведшего все три года в тоске, зубовном скрежете и загаженном гальюне (с зубной шеткой в руках)...

Легковая машина проскочила мимо монумента и остановилась. Постояла пару минут. Вернулась задним ходом и свернула на узкую грунтовую дорожку, обозначенную творением монументалиста-гальюнщика.

От шоссе до лагеря — четыре с половиной километра. Напрямик, через лес и мостик из двух бревнышек — гораздо ближе. Многие так и ходили. Машины, понятно, катили в объезд, по капитальному деревянному мосту, переброшенному через Каменку.

Накатанные колеи между сосен, песчаные откосы узкой речки, деревянный мост (надежный, подновляемый каждый год), снова колеи меж деревьев, дорога ползет вверх, и — распахнутые ворота, пустая будочка охранника, наверху, полукругом, те же пять букв — но уже без церетелевских выкрутасов.