Год назад, во время одной из его опасных вылазок, мы оказались в дальней части сада, на недостроенной террасе, висящей над Нилом. Пол под ногами Тута провалился, и он упал в реку. Я в ужасе бросился за ним и вытащил его из воды прежде, чем на мои крики сбежались слуги. Тут, неудачно упав на камень, сломал ногу, и, хотя она хорошо срослась, об этом случае напоминала легкая хромота, небольшой изъян, невыносимый для подростка, привыкшего во всем быть первым. Тут, с его бойцовским характером, не щадил себя, занимаясь спортом и разными упражнениями, чтобы восстановить ослабевшие мышцы, и этот недостаток пробудил в нем острое чувство неполноценности. Он продолжал усиленно упражняться и очень злился, когда я ему поддавался. К концу дня он так уставал, что пользовался при ходьбе легкой палкой, вроде тех, что видел у богатых стариков.

Тут прибавил от себя, что рядом с нами в реке был крокодил, но если это и так, я его не видел. Вероятно, он выдумал это, чтобы проводить больше времени со мной, ведь если крокодил когда-нибудь и заплывал на территорию дворца, его быстро ловили, чтобы он на кого-нибудь не бросился.

И получилось так, что я невольно оказался в привилегированном положении, занял место в сердце царской семьи.

В самые жаркие часы, когда фараон принимал (с каждым днем все реже) своих советников, мы прятались где-нибудь во дворце. Обычно я сопровождал Тута в его эскападах, стараясь сгладить их последствия, так как он рвался подсматривать за всеми, невзирая на звания. Как правило, все знали, где он притаился, и не обращали на него внимания, но, должен признаться, за последние месяцы он настолько преуспел в искусстве прятаться и выбирать тайники, что наша игра утратила свою остроту, зато подслушанные разговоры становились все интереснее, а голос совести звучал во мне все тише.

Слуги, с которыми я, по сути, только ночевал, вечерами говорили о том, что за пределами дворца лежит совсем другой мир, что фараон не заботится о своем народе и занят только бесконечными церемониями. Простой народ ждал от него удовлетворения насущных потребностей, ждал избавления от голода, а не религиозного рвения. Пропасть между богатыми и бедными стремительно увеличивалась, мздоимство и несправедливость завладели Двумя Землями, не затронув только небольшой участок земли, огороженный четырнадцатью каменными стелами, – город Солнечного Диска, границ которого фараон в день его основания поклялся никогда не расширять.

Я не обращал внимания на эти наговоры, поскольку, как и Тут, всю жизнь провел во дворце, и проклинал завистников, очернявших тех, кого я любил, за что неоднократно бывал бит.

Тем не менее я не мог пожаловаться на людей, распускавших эти слухи: в конце концов, я сам вышел из народа, из их среды, и в свое время туда вернусь, когда утрачу милость царской семьи. Я видел слуг, не продержавшихся во дворце и двух дней, несмотря на снисходительность фараона, а так долго, как я, царской семье не служил никто.

Вот почему я наслаждался каждым мгновением своего счастья.

Какое удовольствие я испытывал, когда Тут приглашал меня на лодочную прогулку по Нилу, когда его обслуживали десятки слуг, воинов, матросов, поваров и музыкантов! Было так замечательно, что хотелось непрерывно смеяться, хотя из уважения к остальным слугам я сдерживался… Ведь мне потом придется спать с ними под одной крышей!

Я чувствовал на лице свежий нильский ветерок, восхищался бликами света на воде и нежными мелодиями. Музыкантов Тут обычно приглашал только ради меня.

Тут понимал, что я наслаждаюсь прогулкой по реке, как может наслаждаться только слуга: как украденным поцелуем или несбыточным сном. И хотя ему самому бывало скучно, он позволял мне наслаждаться тишиной, наблюдая за мной, как за каким-то диковинным зверем, пока все это ему не надоедало и он шутками не возвращал меня из рая на землю.

Некоторые слуги из зависти ночью отыгрывались на мне, но я научился защищаться и, несмотря на молодость, был вертким и жилистым, одержать надо мной победу было нелегко – всем, кроме доброго Тута, которому я почти всегда проигрывал, но с большой осмотрительностью: заметив, что я поддаюсь, он ужасно злился.

После недавней неудачи мы решили на несколько дней воздержаться от подглядывания и после обязательных дневных занятий отправились вместе с остальными питомцами капа, или царской школы, на нижние террасы. Я был рад пообщаться с другими мальчиками помимо Тута, от которого немного устал, однако был вынужден сдержать свои чувства, чтобы не вызвать ревности принца, которая могла бы привести к печальным последствиям для меня.

Там, как обычно, были дочери фараона, старшая Меритатон и маленькая Анхесенпаатон. Бедняжка Макетатон, вторая дочь царя, недавно умерла от лихорадки во дворце, расположенном в Северном квартале, который был в то время Царской резиденцией. Драгоценный Пенту, главный лекарь фараона, объяснил, что болезнь передалась принцессе от одного из животных, которых держали в клетках в саду и с которыми мы, дети, играли. По этой причине официальную резиденцию фараона перенесли во дворец в Южном квартале, который строили для бедной Макетатон, и ее безмолвное присутствие заставляло сердца царя и царицы сжиматься от горя. Все мы тогда переживали мрачные времена. Все… кроме Тута, который продолжал проказничать как ни в чем не бывало. Он не считал дочерей Нефертити своими сестрами (разумеется, в глубине души) и не хотел общаться с ними чаще, чем того требовал протокол. Эту тайну он поведал своей кормилице Майе, которую тем не менее отослал назад в деревню, когда ему показалось, что она стремится на него влиять. Боюсь, от него не укрылся болезненный вид девочек и их удлиненные конечности, напоминавшие о болезни их отца, которая пока проявилась у них лишь в одном – в разительном сходстве с фараоном.

Когда семья перебралась в новую резиденцию, Нефертити целиком посвятила себя строительству Мару-Атона, маленького храма, посвященного Атону и юной Макетатон. К нам, пусть не сразу, начала возвращаться радость, хотя меня охватывала грусть всякий раз, когда я видел стайку девочек без старшей сестры и безумно довольного Тута, у которого появилось множество новых мест для подглядывания, особенно в огромном зале заседаний, где легко было спрятаться.

Майя был самым прилежным в письме и счете, и в будущем все пророчили ему должность царского писца. Он был сыном поднявшегося из низов вельможи, которого Эхнатон наградил за безупречную службу, взяв его обожаемого сына к себе во дворец. Отец был не слишком этому рад, хотя сын находился в прекрасных условиях и прилагал все усилия, чтобы обеспечить светлое будущее. Хотя Майя был хорошим мальчиком с добрым сердцем, он часто становился предметом насмешек девочек и Тута, и я защищал его, пользуясь тем минимальным авторитетом, который давало мне преимущество в возрасте, к тому же мы оба были изгоями среди детей, чьи родители, не считая царя и царицы, воспитывали их в соответствии с сословными традициями, как это повелось с незапамятных времен.

С нами учился и принц Миама Джехутихотеп. В соответствии с межгосударственным договором он воспитывался при дворце как мирный заложник, голова которого служила гарантией добрых отношений между странами. Когда-нибудь он будет царствовать в своей стране, усвоив наши обычаи, образ жизни и находясь в прекрасных отношениях с будущим фараоном. Обычно довольно замкнутый, Джех порой преображался и становился на редкость жизнерадостным. Его, самого ловкого и сильного из всех, увлекали только военные игры и спортивные состязания. Должно быть, положение, в котором он оказался (впрочем, не он один), развило в нем иронию, временами довольно едкую.