Ничего, кроме ужаса, от пули не жди. А ядра и того хуже.

Тридцать кроватей было уже занято, около полудюжины изуродованных мужчин лежали на полу, измазанные по колено еще военной грязью, перевязанные такими черными бинтами, что трудно было сказать, запеклась ли на них кровь или это только земля с поля боя. Лица почти у всех были смертельно — уже смертельно — бледны, от кровопотери или же от шока после того, что им довелось увидеть. Да что там! Они и сейчас продолжали видеть это.

Они ждали в относительной тишине, слишком вымотанные, даже чтобы стонать. Один или двое хрипло просили пить, или умоляли подойти доктора, или звали далекую мать или жену. Многие где-то потеряли мундиры и кутались в одеяла, и прижимались друг к другу в поисках тепла, хотя в комнате с двух сторон жарко полыхали камины, огонь в которых поддерживали двое выздоравливающих.

Новая медсестра, девушка на несколько лет младше Мерси, стояла как вкопанная, оцепенев от необходимости делать все и сразу. Лишь прижатые к телу руки слабо подергивались да моргали глаза, переполняемые слезами неверия в свои силы.

— С чего мне начать? — прошептала она.

Мерси услышала девушку; она могла ей ответить.

Она миновала стол, заваленный разрозненными носками, ремнями, лубками, бинтами, отброшенными кобурами, из которых еще не вынули оружие, рубахами с отрезанными рукавами. С соседнего стола она взяла таз размером с небольшую ванну, охапку ветоши и уродливый брусок коричневого мыла, пахнущего дешевой свечкой.

— Сестра, — резко бросила она и схватила бы девчонку за руку, если бы у нее самой руки не были чертовски заняты.

— Мэм?

— Сестра. Как вас зовут?

— Мэм? Меня… Сара. Сара Фитциг.

— Значит, Сара. — Мерси сунула таз в не вполне готовые принять тяжесть руки девчонки. Теплая вода выплеснулась на передник Сары, оставив влажную полосу на груди. — Возьмите это.

— Да, мэм.

— И это, и вот это. — Она отдала мыло и тряпки, которые Сара удержала с трудом. — Видите этих людей? — Мерси кивнула в ту сторону, где толпились вызывающей жалость кучкой, старающейся походить на очередь, еще не «обработанные» новоприбывшие, дожидающиеся оформления документов и осмотра врача.

— Я их вижу… да, мэм.

— Начните с конца ряда. Соберите обувь, если она еще на них, потом носки, мундиры, рубахи. Разденьте их, отскоблите, и быстро. Свежие рубашки в углу позади вас, у стены, а слева — кучка носков. Выдайте им чистое белье, суньте грязное в чаны для стирки, что в соседней комнате, и переходите к следующему ряду солдат.

— Отскоблить… — Сара даже запнулась на слове от неожиданности. — Отскоблить их? Солдат?

— Ну не врачей же и не крыс, — фыркнула Мерси. — И поторопитесь. Меньше чем через полчаса явятся хирурги, и, если капитан Салли увидит у себя на этаже грязных людей, она будет в ярости.

Лицо бедной девушки стало почти таким же белым, как ее новенький накрахмаленный фартук, надетый на первое дежурство. Но она ответила «да, мэм» лишь чуть-чуть дрогнувшим голосом и отправилась делать то, что ей было сказано.

Мерси могла бы помочь ей, но у Мерси, старшей медсестры первой палаты, имелись дела и поважнее. Да, сейчас она находится не в первой палате, а в бальной зале, но старшая медсестра бальной залы прикована к постели, и никто другой не готов взять на себя ее обязанности, так что именно Мерси, подстегиваемая обстоятельствами, устремилась на сцену, чтобы помочь на этом конце беломраморной комнаты. И слово «сцена» сказано здесь не случайно: поперек зала висел занавес, отгораживая часть палаты не приличия ради и уж определенно не в попытке пощадить чувствительность солдат. Мальчики и без того видели и слышали предостаточно.

Кто-то из докторов крикнул:

— Сестра!

Мерси бросилась на зов. Хирурги уважали ее сноровку и часто просили ассистировать. И сейчас, когда дела плохи и новую партию почти-смертельно-раненых готовят к ампутациям, ее помощь придется весьма кстати.

Она отвела край занавески, подавила всхлип и шлепнулась на стул возле первой же койки, от которой ей энергично махал один из оставшихся докторов:

— Вот ты где, Мерси. Рад, что это ты.

— Ну хоть кто-то мне рад, — откликнулась она, приняла из рук врача несколько окровавленных пинцетов и бросила их в жестяное ведро, стоящее на полу возле ее ног.

— Не он один, — прохрипел мужчина на койке. — Я тоже рад, что это ты.

Она выдавила улыбку и ответила, словно поддразнивая:

— Сильно сомневаюсь, поскольку это наша первая встреча.

— Первая из многих, надеюсь… — Кажется, он хотел продолжить, но в этот момент доктор изучал то, что осталось от его руки.

Мерси подумала, что парню, должно быть, чертовски больно, но он даже не вскрикнул. Только резко замолчал.

— Как тебя зовут? — спросила девушка, частично по обязанности — документы-то оформлять все равно придется, частично — чтобы отвлечь его.

— Иисусе! — пробормотал врач, отрезав рукав солдатской рубахи и обнаружив, что повреждения гораздо серьезнее, чем казались на первый взгляд.

Раненый выдохнул:

— Нет, не так. — И ухмыльнулся, хотя губы его остались сжаты плотнее валиков для глажки белья в прачечной. — Генри. Гилберт Генри меня звать. Откликаюсь на Генри.

— Генри. Гилберт Генри, откликающийся на Генри. Я запишу, — пообещала Мерси, и она собиралась выполнить обещание, хотя к этому моменту ее руки были заняты остатками повязки, которая больше не поддерживала простреленную руку. Впрочем, она и раньше лишь не давала раздробленной конечности распасться на куски. Странно, что рука не развалилась при осмотре, просто под взглядом доктора Лашера.

— Никогда не нравилось имечко Гилберт, — пробормотал мужчина.

— Славное имя, — заверила раненого девушка.

— Помоги мне перевернуть его, — попросил доктор Лашер. — У меня нехорошие предчувствия…

— Я поддержу его. А вы приподымайте. Извини, Гилберт Генри… — она повторила его имя, чтобы лучше запомнить, — но сейчас будет больно. Дай-ка мне здоровую руку.

Он послушался.

— Дай мне знать, если будет совсем невмоготу. Жми, не стесняйся.

— Как можно!

Галантен до последнего, этого не отнять.

— Можно и нужно, и ты еще поблагодаришь меня за это предложение. Вмятин ты на мне не оставишь, обещаю. Ну, на счет «три», — сказала она доктору, встретившись с ним взглядом.

Врач начал отсчет:

— Раз… Два…

На «три» они вместе приподняли мужчину, повернули его набок и подтвердили наихудшие опасения доктора Лашера.

Гилберт Генри заговорил первым:

— Ну, кто-нибудь из вас, скажите что-нибудь. Не заставляйте человека гадать. — Второе предложение выползло из него со свистом, поскольку силы и воздух, затраченные на слова, утекали сквозь зияющую дыру в боку.