Мне тогда было шестнадцать, я училась в старших классах. Помню интервью в новостях с учителем английского, который описывал меня как примерного ребенка, хорошую ученицу, немного тихую – по понятным причинам. Мать тогда выступила на ток-шоу – предложение, от которого, по ее словам, мы не могли отказаться, хотя я-то с ней не пошла. По телевизору даже показали наш новый дом. Размыли на нем цифры – можно подумать, это что-то меняло. И еще мою фотографию из школьного альбома.

Следующие полгода нас заваливало письмами от самых разных людей.

«Мы за тебя молились…»

«Ох, как же ты выросла…»

«Считаешь, что можно не отвечать тем, кто тебе помог, неблагодарная сука…»

Нам пришлось опять переехать – на этот раз в Огайо. Отчасти поэтому я и сменила имя. Чтобы начать все заново, уже взрослой. Поступить в колледж другим человеком. Свободным от прошлого.

Теперь до двадцатой годовщины оставалось меньше двух месяцев. Неужели репортажи появятся, даже если меня не выследят? Неужели по прошествии стольких лет тот случай все еще кого-то интересовал?

– Всего хорошего, Оливия, – сказал продавец, протягивая мне удостоверение личности. Я сунула карточку обратно в бумажник и еще раз оглянулась. Мужчина исчез.

– Спасибо, – буркнула я и, не поднимая головы, направилась к раздвижным дверям.

И тут увидела его снаружи. Он поджидал меня, прислонившись к синей машине, припаркованной рядом с моей. Перед ним на капоте лежал развернутый сэндвич, купленный явно в другом магазине.

– Привет, – как бы между прочим сказал незнакомец, откусывая кусок. Явно не торопился.

На стоянке, кроме нас, – никого. Я открыла дверь машины, не выпуская ключей из рук, – сработал давнишний инстинкт.

Прожевав и проглотив, мужчина указал на меня сэндвичем.

– А я тебя знаю.

– Вряд ли, – отрезала я.

Всем своим видом он походил на журналиста. Дело было не в одежде или машине, они-то как раз были нетипичными, а в манере небрежно медлить, притворяясь, что вовсе меня не поджидал.

– Оливия, верно?

Я уже захлопнула дверцу, на ходу прорабатывая в уме пути к отступлению. Подсчитывала, сколько секунд у меня на то, чтобы завести машину и выехать со стоянки, прежде чем он последует за мной. Ни секунды на сомнения. Я родилась со здоровым инстинктом самосохранения и привыкла доверять своей интуиции.

Торопясь уехать, я на него едва взглянула. Даже если бы меня спросили, я не смогла бы описать его иначе, как белого мужчину среднего роста и средней комплекции. Правда ли он меня знал или услышал мое имя в магазине?

Что бы он ни искал, мне следовало молчать – уже научена. Ведь он так легко мог разрушить все, что я создала, мою добытую с таким трудом анонимность. Возвратить то, от чего пришлось бежать из Уидоу-Хиллз. Здесь мои шрамы не вызывали недоумения – «операция после несчастного случая», как я всем говорила и не врала. У меня было законное новое имя. Я придерживалась правды во всем: «Переехала сюда из Огайо учиться в колледже; потеряла связь с семьей; еще в юности мне перепали кое-какие деньги».

Никакой лжи.

Люди склонны заполнять пробелы так, как им хочется. В мои обязанности не входило их поправлять.

Пятница, 08:00

У РАБОТЫ В БОЛЬНИЦЕ есть немало преимуществ. Легкий доступ к врачам и медсестрам, закулисный взгляд на то, как все работает, личные связи, помогающие записаться на прием в последнюю минуту.

Однако то, что выигрываешь в смысле доступности, теряешь в конфиденциальности. С тех пор как я устроилась в больницу Сентрал-Вэлли, я почти не посещала врачей. Ведь я видела их каждый день на работе. Мне пришлось бы поделиться своей историей болезни. Меня передергивало от одной мысли, что подробности из моего прошлого попадут в нашу систему и коллеги узнают, что в детстве мне зашивали руку, а когда я выросла, оперировали ее по новой, что рука толком не поднималась из-за рубцовой ткани, наросшей вокруг плеча. Узнают другие странности, которыми могут заинтересоваться.

После того как та история закончилась и занавес опустился, остались вещи, которые не вписывались в тщательно продуманный медицинский бланк: травма после операций; необычно затянувшийся процесс выздоровления; не отпускающее ощущение, что за мной постоянно наблюдают.

Сейчас мне нужно было всего лишь снотворное, чтобы крепче спать. Что-нибудь легкое. Безвредное.

С главного входа наша больница напоминала скорее роскошную загородную гостиницу с газонами и тропинками для прогулок, с удобными скамейками, где посетители и сотрудники могли отдохнуть. Я всегда оставляла машину на служебной стоянке и пользовалась черным входом, подальше от отделения «Скорой помощи». Мой коллега Беннетт обзывал меня гермофобом, но у меня были на то веские причины: только начав здесь работать, я подхватила жуткий вирус. В первую же зиму я слегла с бронхитом и так сильно кашляла, что повредила себе ребро. После чего у меня обнаружили стрептококк, потом опять что-то вирусное, потом непонятно отчего выступила сыпь.

В нижнем ящике стола у меня всегда лежал антисептик, и я держалась в метре от посетителей, чтобы не пожимать им руки. Беннетт говорил, что со мной люди чувствуют себя неловко. Зато я не болела.

«У тебя выработался иммунитет», – говорил он. Однако рисковать я не собиралась.

Обычно я поднималась по лестнице, сторонясь лифта – самого ненавистного мне достижения техники. Раздвижные двери, единственный выход, стальная коробка. Я обходила лифты за версту, по очевидным причинам избегая замкнутых пространств.

Единственные признаки жизни в это время дня подавал сувенирный магазинчик. Из кафетерия дальше по коридору доносились запахи завтрака, но обычная утренняя суета еще не началась. Открыв ключом дверь с лестничной клетки на третьем этаже, я вышла в пустой коридор. Наше крыло было закрыто для пациентов, сюда входили только сотрудники, набрав код на двери в одном конце коридора или отперев дверь с черного входа в другом. Предосторожность больше касалась не офисов, а больничной аптеки и ординаторской.

В такой ранний час большая часть административного персонала еще не подошла, хотя впечатление могло быть обманчивым. Сотрудники передвигались неслышно – все носили кроссовки на резиновой подошве или кроксы. Пришлось отказаться от каблуков, иначе мое приближение слышалось за версту и нервировало даже меня.