всех обуяла злость. Разбили мы все стекла. Оставшиеся горшки разбили об стены. Немного успокоившись, выпили спирта. Брат с Моллем рубанулись, а мы с Чинариком пошли в ночь погулять. Обошли двор, ища одинокого подпитого прохожего. Но, на их счастье, они уже все расползлись по норам. Ничего не оставалось делать, как залезть в ларек «Союзпечать». Звон стекла оглушительно, но ненадолго прервал спокойное дыхание улицы. Мы выждали, когда тревожное эхо растворится между домами, и через оскал витрины залезли в темное нутро киоска. Только начав шмонать ларек, притаились от гулких шагов. У ларька шаги затихли. Ёкнуло в кадыке. «Ребята! Ребята! Не ссыте, я свой! Берите что надо, я на шухере постою!» – услышали мы хриплый мужской голос. Прихватив на всякий случай для «своего» железный совок, мы вылезли из киоска. На углу у ларька в тени нас поджидал небольшой мужичок в длинном плаще и кепке.

– Ну как улов? Стоящее что-нибудь нашли? – хрипел он шепотом.

– Нет, не нашли! А тебе хули надо?!

– Да ладно, ладно, ребята, не бакланьте! Зайдем во двор, дело есть.

Рожа его при свете фонаря оказалась до того мерзкая, что смотреть было противно.

– Хули вы фуфлом занимаетесь! – Он даже сплюнул сквозь коричневые зубы. – Схавают вас за брелочки-ручечки! За совки вон.

Он ткнул пальцем в наш совок и закашлял, по перекошенным толстым губам мы поняли, что он смеется.

– У меня объект есть, хата, – отхаркавшись, продолжил он.

Мы переглянулись.

– Да не ссыте, все чисто, я вам все покажу, чего да как. Я на шухере. Мне туда нельзя, я паленый. А вам нормалек, все чисто! – ну и намекнул так, с юмором, что, если не пойдем с ним, сдаст ментам.

Поначалу Чин делал мне знаки мужичка этого рихтануть. Но по ходу разговора, или, как говорил этот дядя, базара, физиономия Чинарика становилась отупело растерянной. Особенно продемонстрированные дядей синюшные купола на спине заворожили залетавшего на малолетку Чина.

– Да вы не ссыте! У меня еще пара хат на вынос есть. Выставить можно без проблем! Жить будете заебок, отвечаю. – Мужичок уже, похоже, считал себя нашим бугром – вором-наставником.

– Слушай, жрать охота, да и трезвыми как-то стремно, а так согласны! – сказал я, а Чинарик так закивал, что я понял, что этот болван действительно согласен.

«Ладно, – подумал я, – выпьем, пожрем, а там видно будет». Мужичок обрадовался, купил нам пиво в ларьке. Пожрать ничего не продавалось, поэтому пошли к его дому, жил он недалеко. «Щас я вынесу!» – сказал он и скрылся в провале подъезда. Где-то вдалеке вскрикнула сирена. Двор был пуст. Растревоженный эхом наших шагов, он недовольно ощерился на нас фонарями. Чтобы не светиться, залезли под старый грузовик, вросший мертвыми шинами в газон.

– Ну, что думаешь? – спросил я Чина под грузовиком.

– А чего, щас пожрем, а потом хату вскроем, – сказал он довольно и отхлебнул пива.

Я посмотрел на него внимательно. Он не шутил. Весь его облик сейчас говорил о том, что перед нами Член Воровской Банды!

– Ну ладно, промокашка, счастливой охоты! – сказал я и полез из-под грузовика.

– Ты куда? – удивился Чин и схватил меня за рукав.

– Да пошел ты, черная кошка! – Я вырвался и пошел вон со двора.

Чинарик догнал на углу. Повякал расстроенно, уж больно хотелось ему жить «заебок». Вернулись к киоску «Союзпечать». Трамвайная печка, коробка железных значков с котом Леопольдом, упаковка шариковых ручек и зачем-то несколько толстых стопок газеты «Двое» – эротического издания с плохими черно-белыми фотками голых баб. Все это мы вытащили из ларька и завернули в огромную занавеску, завязав узлом. У парадняка встретили ползущего куда-то с плоскогубцами и молотком Молля. «Ты куда? – спросили, он что-то промычал в ответ. – Инструмент не потеряй!» Дома разбудили брата, чтобы похвастаться трофеями. Нашлась ополовиненная литровая бутыль «Рояля». Пили, не дожидаясь, пока разбавленное остынет от реакции. Без закуски пили. Потом Чин истерил. Светало. Дрались, помню. Потом ничего не помню. Все.

Долгий звонок в дверь. Разлепил глаза. С трудом приподнял голову, отчего сразу чуть не стошнило. Огляделся: лежу на полу в одних трусах. Вокруг окурки и осколки. На кресле, свернувшись калачиком, с засохшими хлопьями рвотных слюней на лице сопит Чин. На кровати, недовольно морщась, приподнялся брат.

– Сид, сходи посмотри, что там, – распорядился он.

Еле поднявшись и осознав всем телом враждебность окружающего мира, я упал от потемнения в глазах на кровать. Раздался снова визг звонка, ломая голову и выбивая сердце вон.

– Сид, бля, давай быстрее! – корежило на кровати брата.

Я вышел из комнаты и сразу споткнулся о стоящую посередине коридора трамвайную печку. Черт, разбил в кровь большой палец. Весь пол был устлан, казалось, целым тиражом газеты «Двое» с торчащими фотосиськами. Шатаясь, ища поддержку в стенах, доковылял до двери, прижался ухом. Еще один звонок, упавший сверху двери, оглушил до слепоты. Сердце испуганно запрыгало, как загнанная в угол мышь. Дрожа, присел на корточки. Гул от звонка уступил место звукам человеческих голосов, я прислушался. Что говорят, понять не смог, но голоса узнал! Зюзюкина, соседка, бывшая жена кагэбэшника. Она так умудрилась меня достать, что я гонялся как-то за ней по коридору с огромным заточенным штангенциркулем. Разбил глазок в ее двери, за которую она ловко шмыгнула. А хотел в лоб заехать. За это был скручен соседями, связан проводами и долго бит ментами в отделе. А что это за тихий скрип? А, это соседка напротив, несчастная добрая старушка, глава большой недружной семьи. Что-то наперебой тараторят. Отвечал им какой-то незнакомый мужской голос. На цыпочках вернулся в комнату.

– Ну че? – спросил брат, сцеживая из всех пустых неразбитых емкостей капли в стакан – на глоток.

– Бляди соседские чего-то кипишуют, – ответил, облизнувшись, я, наблюдая, как брат выжимает в глотку стакан.

– Может, случилось чего?

Я пожал плечами, прикрыл дверь в комнату. Чтобы не слышать звонков, включил телевизор «Рекорд». Пол-экрана показывало какой-то эстрадный концерт. Я сел на кровать и огляделся. Пили мы ночью, похоже, яростно. На обоях забуревшие смачные мазки крови, перемешанные с пятнами зеленки. Ею же заляпан журнальный столик, чудом стоящий на трех ножках. Четвертая, выдранная с мясом, лежит рядом. Осколки бутылок вонзились в бахрому ломаной древесины, оголившейся из полировки. Вспышками в голове куски воспоминаний о происхождении крови на стенах. Чуть не стошнило. Ночью Чинарик бритвой вырезал у себя от локтя до кисти «xploited». Потом мы его лечили, залив всего зеленкой. Вон, даже морда в пятнах. Потом он своими порезами писал на обоях «Чин» на полстены. Рядом с изрезанным Чином валяется двадцатикубовая