Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оно ведь не засохнет здесь? — утрамбовывая твердую сухую почву вокруг толстого зеленого стебля с синими венами.
— Нет, — демон улыбается, а у меня сердце срывается от восторга, какой же он красивый и родной…невероятно, невыносимо родной в такие моменты. В моменты, когда смотрит на меня вот так, и я понимаю, что весь остальной мир, он — там. В его блестящих глазах и в хитрой улыбке, — ему не нужна вода. Оно питается чужими жизнями. Насекомых, животных, людей и других рас, растениями. Это поцелуй смерти. Он убивает, сеет погибель всему живому и в то же время продолжает собственную жизнь.»
* * *
Я смотрела на него издалека, боясь приблизиться и в то же время чувствуя, как скручивает от потребности сделать хотя бы первый шаг к нему. Один. Затем второй. Третий. Шестой. Под покровом ночи через снег, в котором утопали ноги. Завтра его уже не будет здесь. Завтра алчная почва Мендемая поглотит всю влагу, чтобы продержаться до следующей ночи, чтобы не засохнуть, не пойти трещинами, из которых шли смрадные испарения. А сейчас всё это скрывал снег. Белый. Цвета невинности. Цвета чистоты. Словно насмешка в нашей ситуации. Я не помню, успела ли обуть хоть что-нибудь на ноги, прежде чем кинулась к нему. Кинулась, потому что поняла: он не выдержит этой ночи. Нет, он не сдастся. Предпочтёт умереть, но не признает своей слабости. А я чувствовала его боль. Чувствовала, как она вытравляет жизнь из его тела, как поселилась в нём ледяной лавой. Такая не застывает. Она клокочет в его венах, а мне кажется, стоит закрыть глаза…стоит впустить её в себя, и меня разорвёт на части от неё. А он терпит. Кусает губы в кровь…в мясо и терпит, то теряя сознание на долгие часы, то резко вскидывая голову кверху и ища кого-то взглядом. Мама…разве можно ощущать чью-то боль вот так, на расстоянии? Не отпустив инстинкты, не вбирая её в себя? Ощущать, просто потому это ЕГО боль?
Соединиться с ним в последний раз. Прикрыв глаза, чтобы открыться навстречу той агонии, что сжирала его сейчас тысячами острых клыков. Они вгрызаются в мою плоть. Они рвут её на части, и я сгибаюсь пополам, не в силах приглушить её. Только тянуть эту тёмную энергию из истощённого, исхудавшего мужского тела. Смотреть, как перестают кровоточить его раны, превратившиеся в язвы, и сильнее стискивать собственные пальцы. До хруста. Он сам сейчас — сплошная рана. И я до дрожи в пальцах хочу прикоснуться, хочу унять страдания, обработать и скрыть под плотной повязкой её. Исцелить. Но понимаю, что тогда эта рана убьёт меня.
Глава 2.1
Он увидел меня…но не запомнит. Не поймёт, что это я. Спишет на свое воображение. На сон. Или, точнее, ночной кошмар. Мы стали друг для друга ночным кошмаром, демон. И его слова…да, он прав. Я мёртвая. Я такая мёртвая для него. Мёртвая из-за него.
Но перед этим было чудо. Перед этим случилось самое настоящее волшебство. Смешно. Смех с послевкусием собственной крови во рту. Почему именно тогда? Нет, я не спрашивала, почему именно с ним…но почему тогда? Когда он убил меня? Крылья. Гордость высших высокородных демонов. Крылья. Всё детство я смотрела на крылья отца и представляла, как появятся они у меня. Я так мечтала взлететь к самому небу. Сначала — рядом с отцом, а затем…все последние дни — взлететь в объятиях Ариса. Отец говорил мне, что это произойдёт в самую счастливую минуту в моей жизни. Награда от самих небес, говорил мой отец. Что ж, моя, видимо, оказалась посмертной. Он смотрит на меня расширившимися удивлёнными глазами, и через секунду этот взгляд сменяет ухмылка. Он решил, что я обманула его. Решил, что узнал ещё об одном моём предательстве, а я не стала говорить, что с готовностью бы отдала эти чёртовы крылья за возможность отмотать время назад. В тот день, когда темноволосый гладиатор впервые поднял на меня взгляд серых глаз. Отмотать и никогда больше не посмотреть в эту серую бездну, чтобы никогда не разбиться в ней.
Он забудет. Я сделаю так, что он решит, что я была лишь сном. Сейчас, эти жалкие минуты, что мы парили под небом, пока его боль вплеталась в мою собственную, чтобы срастись с ней в единое целое. И тогда. Он забудет обо мне. Барат обещал мне его жизнь взамен на его свободу. А пока позволить себе быть жадной. Напоследок. Позволить себе дотрагиваться до него, обманывая себя, что это всего лишь способ облегчить его положение. А на самом деле запоминать наши прощальные касания, чтобы потом вспоминать их и сходить с ума от тоски по ним. Завернуться в этот саван из боли и предательства и чувствовать, как в моём гробу становится тепло. Наконец.
* * *
— Моя госпожа, — Эйнстрем озирается по сторонам и, только убедившись, что в шатре никого нет, подходит достаточно близко, чтобы прошептать, — Повелитель, скорее всего, не будет присутствовать на вашей свадьбе. Более того, я думаю, он не знает о ней.
Я нахмурилась, глядя на то, как забегали его глаза:
— Почему? Разве не получили мои родители известие о заключении договора с эльфами ещё две ночи назад?
Да, я сообщила о соглашении с Баратом отцу через гонца. Сообщила в самый последний момент, зная, что, несмотря ни на что, Аш Абигор мог выступить против него. Каким бы выгодным он ни считал этот брак, мой отец после нападения на Цитадель не одобрил бы его.
— Госпожа…
И я срываюсь. Цежу сквозь зубы, приблизившись к нему так близко, что вижу, как выступила испарина над верхней губой:
— Прекрати ходить вокруг да около, Эйнстрем! Что произошло? Почему на моё письмо маме и папе мне не пришло ни одного ответа?
— Нам не удалось связаться с ними.
— Что?
— Ваши родители, они пропали.
— Как пропали?
И Эйнстрем шипит, сжимая мои плечи, давая понять, чтобы я замолчала, не привлекала внимания своим криком.
— Отпусти меня! Что значит, они пропали?
— Госпожа исчезла в поисках…в поисках, а Господин, судя по всему, отправился за ней.
— Эйнстрем, что ты несешь?! Ты сам себя слышишь? Кого или что искала моя мать?
Мне кажется, я слышу, как отдаётся глухим гулом стук сердца в ушах. Это бред. Всё
