— Всё ясно, — сказала Эльза. — И Эдвина тоже нет, а есть я, Эльза. Что такое хорошее обхождение, я не знаю. А питательная горячая картошка и приют есть на маяке.

Боря Капоряк целый день ходил по маяку, то сверху вниз, то снизу вверх, доставал из своего саквояжа то небольшой ножичек-скальпель и ковырял краску на стенах, то прослушивал их через трубочку-стетоскоп. Молодой человек останавливался в некоторых комнатах, задерживался подолгу на лестнице, спускался в подвал. Вставал на башне возле самой лампы или, наоборот, у края, смотрел вдаль. По верёвочной лестнице даже добрался до флюгера на самой-самой верхушке, уселся кое-как на куполе, раскрыл свой саквояж и достал стетоскоп. Прижал его к жестяному волку, который как раз указывал носом на северо-восток. «Свалится или нет? — думала Эльза. — И как его ловить?» А ещё удивлялась, что вот уж никогда не подумала бы, что флюгер — такая важная часть, из-за которой стоит так рисковать, и что этот парень, пожалуй, смелее, чем кажется.

— Всё ясно, — сказал вечером Капоряк, — надо лечить. В анамнезе у нас, значит…

— Где? — спросила Эльза. Она ещё не слышала такого слова и в словаре его не видала.

— Как я понял, маяк когда-то перенёс незначительную усадку, осыпание штукатурки с потолков некоторых комнат, надписи или отметки на стенах. Лампу чистили не всегда, так? Не вовремя, да? Это… предыстория, чтобы тебе было понятнее, — то, что было с маяком раньше. В результате всего этого мы имеем: потерю внешнего и внутреннего вида, закопчённость потолка над лампой, сырость в подвале, поломки перил на лестнице и скрипы флюгера.

— Это серьёзно? — Эльза не на шутку забеспокоилась.

— Это поправимо. Но маяку предстоит ремонт. Слушай внимательно и всё запоминай. Рекомендую карантин, снижение нагрузок, ограничение времени работы лампы. Начинаем работу с завтрашнего утра. В восемь часов жду тебя в спортивной форме у деревянного настила. Всё понятно?

— А что такое карантин?

— Это значит, что на время ремонта маяк закрывается для посторонних, лампу зажигать не будем, только по самой необходимой необходимости. Всё! Профилактика — мой девиз, но, раз уж вы довели строение до такого состояния, будьте любезны всё поправить, нормализовать и стабилизировать. Кстати, почему присутствует животное? Никаких посторонних! Что у тебя с глазом? И вообще — пора спать, ты слышала когда-нибудь о режиме дня? Отбой! Никаких разговоров!

Эльза многое хотела ответить на это. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что кто тут ещё посторонний, надо разобраться, и что лезть к её глазам не надо, и сам бы шёл спать, и лучше всего — на свой плот! Но волк Кулик-Сорока потянул её за подол в комнату и даже как будто немного показал зубы. Такого не было никогда, и от неожиданности девочка заплакала.

Рыжая Эльза заплакала, да ещё при незнакомом человеке. Этот незнакомый Капоряк-младший сказал ей, что надо на время закрыть маяк, прекратить зажигать лампу, и вообще — жить по часам. Как же не плакать?

«Что делать?» — подумал Боря. Вообще-то он отлично знал, что делают в таких случаях: при нём постоянно плакали три его младших сестры и один младший брат, то поодиночке, то все вместе, враз. И он всегда мог успокоить их. Но это были родные люди, такие далёкие теперь, такие маленькие, такие рёвы… Капоряк сам чуть не расплакался, когда вспомнил их, он давно уже не был дома, не вытирал нос брату, не завязывал бантики сёстрам. Но надо было что-то делать: «Пациент ревёт», — совсем по-докторски подумал студент. После этого он незамедлительно открыл свой саквояж с красным крестом, достал валериановые капли, смешал с водой в нужной пропорции и дал Эльзе. Та только взглянула на стаканчик — и заревела пуще прежнего. Боря пощупал её пульс, потрогал лоб, подумал-подумал, стоит ли измерять давление и давать аскорбиновую кислоту, и понял, что в этого ревущего ребёнка не получится впихнуть даже конфету. Он топтался вокруг Эльзы, чесал затылок, открывал и закрывал саквояж и ничего не мог сообразить. Рёв продолжался уже минут пятнадцать. И вот, когда девочка уже начала икать, он вдруг сказал:

— Тебе привет от тёти Тани, кстати.

Рыжая Эльза немного притихла.

— Да-да, привет. Я совсем забыл сказать об этом. А теперь вспомнил.

— От… тёти… Тани? — спросила Эльза и начала вытирать слёзы. — От какой ещё?

— Ну как же, от той самой!

Той самой тёте Тане всё про всех известно. Это неудивительно — ей, наверное, лет двести, хотя и выглядит она намного моложе, лет на восемьдесят, от силы на восемьдесят три. Где она живёт, никто толком не знает, то ли на каком-то острове, то ли на материке. Часто в море встречаются почтовые бутылки с посланиями от неё. Иногда в этих бутылках попадаются письма (с картами), где говорится о сокровищах, пиратах и незнакомых землях. Но чаще всего она присылает примерно такие вещи:

— Вижу тебя!

— Какой молодец!

— Что ты себе позволяешь?

И даже:

— Пожалей свою маму!

Почему-то чаще всего эти записки вылавливают дети. Письма про то, что надо пожалеть маму, — в сумерках, когда родители давно ждут детей к ужину.

Передавать привет от тёти Тани — самое надёжное средство успокоить плачущего ребёнка. Часто это срабатывает и на взрослом. Можете сами проверить, — это и доктора, как видите, рекомендуют. Тем более если привет будет от той самой тёти Тани, не забывайте об этом. Вот и Эльза, хотя и слышала о тёте Тане впервые, быстро перестала реветь, как будто посмотрела на мир новым глазом (в тот момент правым, левый был закрыт повязкой), и сказала:

— Я согласна на зарядку, но фонарь мы зажигать будем.

— Ладно-ладно, утро вечера мудренее, — проворчал Капоряк-мл. и побрёл спать.

А теперь перенесёмся на яхту «Кормач», если вам ещё не надоело переноситься из одного места в другое. Это не так уж далеко — каких-то сорок морских миль от маяка. Двигается эта яхта вдоль того же самого берега, на котором живёт Эльза.

На судне с самого утра до позднего вечера все всегда заняты делом — готовят корм для береговых животных, а потом складывают его в кормушки. Если по дороге попадается остров или какая-то одинокая морская скала — «Кормач» кормит животных и там.

На безлюдном берегу в тихой бухте на яхту прибились ещё два работника — женщина с сыном. Что можно сказать про них? У женщины светлые волосы, а ресниц почти не видно — такие они белые. Зовут её Марта. У её сына один глаз закрыт повязкой — то правый, то левый, по настроению, — а под носом пробиваются рыжие усики. А его имя такое длинное, что полностью не поместится в эту главу. Назову лишь то, что удалось запомнить. Итак, его зовут Марк-Филипп-Александр-Алик-Фенимор-Грэй-Костэн-Герман-Пушкин-сан-Марк-Филипп. Все моряки стали называть его коротко — Марк-Филипп.