Утро восьмого дня — воскресенья — разметало безмятежность, пустившую корни в Каррике.

В ту ночь я вновь спал беспокойно, и еще до рассвета меня разбудил какой-то стук. Оказалось, это воздушная пробка в трубе с холодной водой, упрятанной в стену за моей кроватью. Я немного поворочался, снова ища дорогу в сон, которого толком не мог вспомнить. Но от усилий втиснуться в это бесконечно сужающееся отверстие я лишь становился бодрее.

Я встал и сварил кофе, дабы выгнать холод из тела. Только я начал пить, как опять застучало — на сей раз с первого этажа. Кто-то барабанил в окно. Я глубоко вздохнул и спустился в полутьму Аптеки. На улице я различил фигуры в дождевиках и с фонарями; среди них был городовой Хогг.

Я открыл дверь. Шел дождь, и утро еще не посветлело. Улица лоснилась от тумана.

— Роберт. Я рад, что ты не спишь, — сказал городовой. — Можешь пойти с нами? Что-то случилось на кладбище.

Я осмотрел их всех — двенадцать мужчин в плащах и зюйдвестках, безликие, как монахи, но узнаваемые по фигурам: я увидел Готорна, Кеннеди, Камерона и Томсона.

— Через минуту я буду готов.

Пока мы шли к кладбищу — милю на запад от Каррика по горной дороге, — городовой Хогг рассказал мне, что случилось.

— Камерон ехал из Ланнока в тумане с утренним хлебом. Посреди дороги валялся камень, Камерон в него едва не врезался. Вылез, чтобы его сдвинуть, — но это был не камень.

Больше никто не разговаривал; только скрипели сапоги по дороге. Скрип стал громче, когда миновали то место, где дорога пересекает остатки древней стены, про которую Кёрк спрашивал меня в тот вечер в «Олене». Это просто-напросто земляной вал, покрытый булыжником, — точно огромная десна с поломанными зубами. Люди построили его тысячу с лишним лет назад, и он опоясывает нашу землю миля за милей. Говорят, в стену эту замуровывали тела живых девственниц, дабы она простояла века. Теперь никто уже не помнит, от чего должен был защищать этот вал — от того, что внутри или же снаружи.

За стеной мы прошли болота, наполненные многовековым зловонием. В детстве мы воображали, будто это смердит грязная вода, что просачивается в болото с кладбища. Нам нравилось, как эта жижа липла к ногам, отчего мы переступали дерганпо, словно марионетки. Мы представляли себе, как некий болотный демон пытается затянуть нас в трясину.

После болота лучи наших фонарей осветили дорогу у кладбища. Мы увидели обломки, на которые наткнулся Камерон. Не камни, но осколки вдребезги разбитой могильной плиты; и чуть дальше — безрукая и безголовая статуя.

Мы прошли на кладбище. Ему тоже много столетий; оно окружено каменной стеной высотой по грудь. По краю стены причудливые железные цепи связывают горгулий. Группа наша, двигаясь медленно, плохо видела, что творится впереди: лишь несколько надгробий словно бы пришпиливали собою края тумана к земле. За границами наших лучей таились темные контуры. Может, то какие-то существа склонялись над могилами; но мы знали, что это всего лишь кусты.

Чугунные ворота были приоткрыты. Городовой Хогг толкнул мокрую решетку, распахнул ворота пошире, вытер руки о дождевик и вошел.

Мы шагали за ним по центральной аллее между захоронениями. В свете наших фонарей различались могильные холмики, от которых поднимался пар, и ряды надгробий. (Мой отец, Александр Айкен, называл их «указателями выхода». «Некоторые люди всю жизнь ищут свой указатель», — говаривал он.) Многие могильные камни сделаны из бетона и разрушаются немногим медленнее, чем тела тех, чью память увековечили; другие же, изваянные из мрамора, свидетельствуют, сколь камень прочнее плоти.

Мы все дальше углублялись на кладбище, но ничто не казалось необычным — разве что наше присутствие здесь в такое время суток.

Потом городовой Хогг в нескольких шагах впереди меня обо что-то споткнулся. Его фонарь осветил лишенную тела женскую голову с ярко-красными губами. Хогг пихнул ее сапогом, по мы не увидели ни крови, ни разорванных жил на шее. То была голова статуи, но рот ее густо намазали помадой.

Разрушения только начинались. Далее дорожку, по которой мы шли, усеивали разбитые вдребезги надгробия, черепки погребальных урн, сломанные кресты и ангельские крылья. Труд поколений каменотесов и скульпторов лежал в руинах.

Посреди кладбища мы наткнулись на кольцо из побитых и выкорчеванных мемориальных досок. В центре кольца один каменный ангел возлежал на другом; лицами они утыкались друг другу в промежности. На спине верхнего ангела ярко-красной краской из баллончика был нарисован жирный круг размером с суповую тарелку.

— Я насмотрелся, хватит, — сказал городовой Хогг. — Вернемся, когда рассветет.

И мы двинулись в обратный путь, держась вместе и стараясь не споткнуться о разбросанные обломки. У ворот на одной из боковых дорожек мы увидели свежевырытую могилу.

— Давайте глянем, — сказал городовой.

Мы неохотно подошли с ним к могиле и посветили фонарями.

Яму частично завалило землей. Лопата с длинным черенком, какой работают могильщики, лежала рядом на куче глины, и городовой Хогг ее подобрал. Наклонился и несколько раз копнул свежую землю в могиле.

Мы все смотрели вниз и своими глазами видели, что произошло. На самом деле нам следовало это предсказать, посмеяться — только дети верят, что подобное может случиться в такую ночь и в таком месте. Под нашими взглядами земля сама собой зашевелилась, будто нечто ворочалось внизу, толкало ее изнутри. И вдруг она прорвалась, и наружу высунулась волосатая рука" с раздвоенной ладонью — она дрожала от напряжения, пытаясь дотянуться до нас.

Я не помню, у кого первого сдали нервы, но кто-то побежал, и остальные бросились за ним. Только городовой Хогг, Камерон и я не побежали, но все же довольно быстро пошли через ворота и дальше, по дороге в Каррик. Я бы шел быстрее — и я видел, что Камерон так же нервничает, — но городовой Хогг сдерживал нас, не обращая внимания на наши страхи.

Когда мы добрались до Каррика, мужчины, которые убежали, стояли и ждали нас возле Околотка. Парк был покрыт туманом, и большинство домов терялись во мгле — различимы были только Церковь и Библиотека; они проступали, точно гигантские гири, не дающие улететь этому эфемерному миру. Городовой Хогг отпер дверь, и все мы — те, кто бежал и кто не бежал, — вошли и стали ждать рассвета.

Весь этот день и почти всю неделю горожане искали на кладбище обломки, даже мельчайшие, чтобы восстановить доски и скульптуры. Будто собирали огромную головоломку. Многие надгробия после восстановления стали похожи на треснутую яичную скорлупу; другие кое-как склеились, точно покореженные здания в городе после бомбежки.

Горожане особо старались сложить могильные надписи, ибо в Каррикс существует традиция: когда умирает кто-то из членов семьи, натирать имя, высеченное на памятнике, кровью оставшихся в живых родственников. Надгробный камень моего отца разлетелся на столько кусков, что не стоило и пытаться его восстановить. Доска на могиле родителей Анны была разбита не так сильно, и я предложил Анне помощь.