– Так вы признаете себя душевнобольным?

Он беззвучно рассмеялся.

– Ну что вы! С моими мозгами все в порядке.

Сестра Лэнгтри почувствовала, что совсем сбита с толку, – это был первый случай в ее практике, когда ей совершенно нечего сказать. Но, увидев, что он снова занялся вещами, она сообразила, как ей быть дальше.

– Вот хорошо! У вас отличные сандалии. Совершенно не выношу стука ботинок по дощатому полу.

Она протянула руку к книгам, разбросанным по кровати. Большей частью современные американцы: Стейнбек, Фолкнер, Хемингуэй.

– А английских нет? – поинтересовалась она.

– Я не могу в них въехать, – отозвался он, собирая книги в стопку, чтобы положить их в тумбочку.

Опять явный, хотя и слабый отпор! Она подавила в себе чувство раздражения, которое показалось ей на этот раз совершенно естественным.

– Почему же?

– Просто это мир, которого я не знаю. К тому же с англичанами я последний раз встречался на Ближнем Востоке, так что английских книг мне купить было не у кого. А с янки у нас много общего.

Поскольку ее собственное книжное образование было исключительно английским и она даже ни разу не открывала ни одной книги американского автора, то ей показалось, что предмет разговора следует сменить, и она снова вернулась к прерванной теме:

– Вы сказали, что сыты всем по горло и вам все равно, где ждать конца войны. Что вы имели в виду?

Он снова затянул шнур на мешке и поднял снаряжение и пустую сумку.

– Все вместе, – ответил он. – Это чудовищная жизнь.

Сестра Лэнгтри опустила руки.

– А вам не страшно возвращаться домой? – спросила она, направляясь к шкафу.

– С какой стати?

Она открыла дверцу шкафа и отступила назад, чтобы он мог разложить вещи.

– Просто дело в том, что я заметила, как в последние месяцы с людьми стали происходить странные вещи, и не только с больными, но и среди моих коллег. Они начали бояться возвращения домой. Будто за все эти долгие годы войны у них полностью утратилось ощущение семейной близости, принадлежности кому-то и чему-то.

Покончив с вещами, он выпрямился и посмотрел на нее.

– Здесь – да, пожалуй, такое может быть. Это ведь тоже своего рода дом, и за то время, что люди живут здесь, они привыкают к этой жизни… А вы тоже боитесь возвращаться домой?

Сестра Лэнгтри моргнула.

– Нет… Думаю, нет, – медленно произнесла она и, улыбнувшись, добавила: – А ведь вы ох и непростой тип, правда?

Он широко заулыбался в ответ. Казалось, эта улыбка шла из самого сердца.

– Мне уже не раз об этом говорили, – ответил он.

– Скажете, если что-нибудь понадобится. Я ухожу с дежурства через несколько минут, но в семь я вернусь.

– Спасибо, сестра, все будет в порядке.

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

– Да, я тоже так думаю, – сказала она.

Наконец появился дневальный с ужином и загремел посудой в комнате, приспособленной под кухню. Услышав шум, сестра Лэнгтри, уже совсем было собравшаяся пойти к себе в кабинет, передумала и зашла туда.

– Что у нас сегодня? – поинтересовалась она, выставляя тарелки из шкафа на стол.

Дневальный тяжело вздохнул.

– Должно быть, мясо с овощами, сестра.

– Овощей немного больше, чем мяса, а?

– И то и другое никудышное, я бы сказал. Но пудинг совсем неплох. Что-то вроде яблок, запеченных в тесте, а сверху такой золотистый сироп.

– Любой пудинг лучше, чем ничего, рядовой. Просто замечательно, как улучшился рацион питания за последние шесть месяцев.

– Ей-богу, сестра! – пылко поддакнул дневальный.

Сестра Лэнгтри совсем уже было повернулась к примусу, на котором она имела обыкновение разогревать еду, как вдруг краешком глаза заметила какое-то движение в ее кабинете. Она поставила тарелки на стол и, бесшумно ступая, вышла из столовой в коридор.

Около ее стола, пригнув голову, стоял Льюс. В руке он держал раскрытый конверт с бумагами Майкла.

– Немедленно положите!

Он повиновался, но совершенно спокойно, даже небрежно, как будто взял конверт случайно, проходя мимо. Если он и читал их, дело было уже сделано – она видела, что все бумаги благополучно пребывали на своем месте, внутри конверта. Но как ни вглядывалась она в Льюса, ей так и не удалось ничего понять. В этом смысле с Льюсом всегда проблема: с ним никогда ни в чем невозможно быть уверенной, потому что он как бы обретался одновременно во многих плоскостях, так что и сам бы не смог с уверенностью определить, где кончается одна плоскость и начинается другая. Естественно, это означало, что он всегда мог уверить самого себя, что не сделал ничего, так сказать, необщепринятого. А ведь если подумать, то Льюс – настоящее воплощение мужчины, которому нет нужды в жизни что-то выслеживать или действовать исподтишка. Но только у него была другая история.

– Что вам здесь нужно, Льюс?

– Разрешение на выход.

– Прошу прощения, сержант, – холодно заявила она, – но вы уже израсходовали свои разрешения за этот месяц. Вы читали документы?

– Сестра Лэнгтри! Ну как же я могу?!

– Когда-нибудь вы попадетесь, – сказала она. – А пока что можете помочь мне с обедом, раз уж вы все равно в этом конце коридора.

Но прежде чем выйти из кабинета, она положила конверт с документами Майкла в верхний ящик и заперла его на ключ, мысленно проклиная себя за вопиющую небрежность, какой раньше с ней никогда не случалось за всю ее медицинскую практику. Она обязана была проверить, что бумаги заперты на ключ, а уж потом вести Майкла в палату. Наверное, он прав: война слишком затянулась. Вот и она начинает делать ошибки.

– За пищу, которую даешь нам, благодарим Тебя, Господи, – закончил Бенедикт почти в полной тишине и поднял голову.

Льюс, не обращая никакого внимания на молитву, продолжал есть все время, пока Бенедикт читал, как будто был совершенно глухой.

Остальные подождали до конца и только после того, как прозвучали последние слова, подняли ножи и вилки и принялись ковырять сомнительного вида массу, лежащую на их тарелках. Незаметно было, чтобы религиозность Бенедикта или беспутство Льюса произвело на них хоть какое-то впечатление – вся процедура, наверно, давно уже утратила свою новизну, решил Майкл, чувствуя, как во рту начала выделяться слюна при виде еды, пусть даже испорченной армейскими поварами. К тому же здесь были деликатесы. Пудинг, например.

Делать собственные выводы о людях каждый раз, когда он попадал в новую компанию, стало для него уже привычкой, даже своего рода способом выживания – но и игрой тоже. Он даже нередко держал пари сам с собой на воображаемые суммы денег, что не ошибся в диагнозе. Во всяком случае, уж лучше заниматься этим, чем признаться самому себе, что в действительности все последние шесть лет истинной ставкой во всевозможных пари была его жизнь.