Зачем люди ка-раб-каются в горы? — написано в книге. — С первых дней своего за-рождения чело-вечество страстно мечтало покорять мир природы. Возможно, английский поэт Редь-ярд Кип-линг знал ответ на этот вопрос, когда написал:

Что-то скрыто — но найдешь ты!

Звонки бубны за горами!

Что-то скрыто за горами,

Что-то ждет тебя. Иди![6]

Она засовывает в рот прядь волос, стряхивает рукой песок со страницы, поднимает книгу повыше — так, чтобы сдуть песчинки, забившиеся между страницами. Здесь недалеко тоже видны горы. Редь. Ярд. Интересно, только мужчины страшно мечтают что-то покорять? Не может быть. Летом в новостях рассказывали о детях, чья мама любила лазить по горам, и вот она потерялась в снегах. Кейт и ее одноклассники молились об этих детях, о мальчике и девочке, когда женщину так и не нашли. Но она потерялась не на той горе, что на картинке. Не на Червивой. Кейт смеется над собственной шуткой.

А может быть, нужно произносить Рад-Ярд? Забавно, что иногда слова звучат совсем не так, как выглядят на письме. Забавно, что буквы, из которых складываются слова, иногда напоминают человечков. Они бывают похожи на разных человечков — смотря в какой книжке или на какой вывеске попадаются, смотря как написаны или напечатаны. Например, в этой книжке маленькие буквы «а» похожи на маленьких милых человечков с толстыми животиками. А бывает по-другому, когда буквы «а» более вытянуты, и тогда у них как будто длинные рожицы. Заглавная «Ч» в слове «Червино» выглядит как острые рога, приготовленные к бою. Некоторые «е» улыбчивы, но обычно у них такой вид, как вот здесь, — гадкий, словно они смеются над чем - то ужасным. Маленькие «р» будто смотрят на что-то во все глаза. Буква «б» похожа на человечка, у которого вихор развевается над лысиной, а «ф» — на человечка, уперевшего руки в боки.

Кейт нравится стоять в дальней части газетной лавки, где пахнет бумагой от страниц толстых книг в мягких обложках. Она представляет себе, как здорово, наверное, оказаться запертой на ночь в этой лавке. Иногда Эми вырывает страницы из книг, чтобы заткнуть щели в обшивке каравана, или в крыше, или в двери, или чтобы разжечь костер на берегу, а когда они переезжают на новое место, она заворачивает в книжные страницы мелкие бьющиеся вещи. Кейт всегда старается прятать от Эми книжки, которые читает, потому что она запросто может выбросить их. Если это школьный учебник, то ей потом приходится как-то объяснять, куда он подевался или почему у нее в учебнике не хватает какой-нибудь страницы, которая есть у всех остальных. Если бы Эми знала, о каких хороших вещах рассказывается в книгах, она бы не выбрасывала их. Но Эми не может даже прочесть слова, написанные на магазинах или автобусах, она только всматривается в буквы, качает головой и просит Кейт прочесть их для нее. Она не может прочитать рассказ в книжке. Она говорит, что ей это и не нужно, что она и так обо всем знает, и ей незачем для этого глядеть на слова или на картинки в книжках. Это правда, потому что Эми знает тысячи и тысячи разных вещей. Эми говорит, что в голове помещается гораздо больше вещей, чем можно, например, навьючить себе на спину, так что приходится решать — что тащить, а что оставить на обочине.

Но все равно Кейт не оставляет книги лежать без присмотра в караване. «Ста одному великому Чуду Света» куда безопаснее лежать в тайнике на берегу или в ящике кровати с той стороны, где спит Кейт, и куда Эми никогда не заглядывает.

Она подносит картинку с горой близко к лицу. Кажется, гора Червино только что выдохнула и оставила след своего дыхания на морозном небе.

Там, вдоль скал, скрываются отличные тайники. Кейт захлопывает книгу и подскакивает. Она встряхивает клайдесдейльскую лошадь, чтобы вытряхнуть воду из дырочек, вытирает всех зверюшек о рукав и край свитера, складывает обратно в пластиковый пакет. Пустые фейерверки она кладет туда же, потом скатывает пакет и засовывает его на прежнее место, в трещину между скалами. Книгу, большую и квадратную, заталкивает себе под свитер. Она с трудом забрасывает песком собственные следы, пятясь задом и подволакивая одну ногу, до того места, где скалы сходятся с остальной частью пляжа, и отпечатки ног перемешиваются с кучей чужих отпечатков, так что они все перепутываются. Насвистывая и прижимая к животу книгу, Кейт принимается бежать и несется наперегонки с чайками, рассекая ясный холодный воздух.

Энгус лежит на спине, заложив руки за голову. Пижама сверху расстегнута. Он созерцает свою грудь.

Внизу Авриль готовит ему кофе, звякает чашками и тарелками. Он поворачивается, вздыхает, снова вытягивается на спине. Где-то далеко за его затылком звонит церковный колокол.

Энгус, непреклонный Энгус, как дела, приятель? Донни обнял Энгуса за шею, подмигнул Линде, стоявшей за стойкой бара. Будь добра, Линда, порцию выпивки для непреклонного Энгуса. Это все его предки, сказал он Биллу, Уилли и Хью в переполненном по случаю субботы пабе, он тут ни при чем, продолжал Донни, это все голоса диких горцев зовут его через века, пробиваются сквозь глину и землю. А, приятель Энгус, что, разве не так? Донни звякнул мелочью о стойку бара и заговорил с интонациями жителя западного побережья. Будь непреклонен ныне, Энгус Мор, провыл он, таков завет твоей семьи, твоего рода, таков девиз: Непреклонен до Смертного Часа. Хотя как проскочить преклонный возраст? — спросил Донни, и все рассмеялись. Но Энгус насмешил всех еще больше, когда, сохраняя на лице полную серьезность, проговорил: что ж, Донни, и я, и мои северные предки очень благодарны тебе за любезность, сегодня вечером здесь со мною в духе присутствуют мои предки за три последних века, и каждый из них тоже выпьет по полторы рюмки и вежливо тебя поблагодарит, большое спасибо.

Редкость — перепалка с Донни, большая редкость.

Потом, возвращаясь домой мимо гавани, Энгус видел, как в легких волнах прилива лодки качаются, будто большие лошади, и тычутся друг в друга носами. Дальше, мимо сосисочной, мимо гаража, он осторожно пробирается между автомобилями, припаркованными бок к боку, бампер к капоту, потом шагает по дороге и по траве, вдоль ограды кемпинга, мимо темного участка, где проступают громоздкие очертания караванов, сдающихся внаем. У ворот он остановился. Подержал в руке висячий замок. Дернул за цепь, проверяя ее прочность.

Нужно зайти и проверить, думал он. В любом случае я могу тут постоять. Я могу стоять тут сколько угодно. Если мне захочется, я могу хоть всю ночь тут простоять. Имею право. Это все мое.

Он перегнулся через ворота, вгляделся в темноту. Ничего не видно. В проволочной ограде гудел ветер. Энгус оттолкнулся от ворот и отправился туда, куда ему и нужно было, — к домам над парковкой, с освещенными квадратами окон, оставив позади закрытый на зиму кемпинг, просторный, тихий и погруженный во мрак.

Энгус снова переворачивается, когда входит Авриль. Она выглядит усталой. Она уже начинает походить на свою мать. На нижнем этаже, в застекленном шкафу стоит фотография, на которой они все втроем сняты возле церкви. У него большой свисающий воротник, рубашка с гофрированным жабо спереди заправлена в килт: тогда это еще не выглядело как наряд педика, все такое носили. Прическа у него — как у Кевина Кигана[7]. А у нее волосы, как бы это сказать, словно распушенные — как будто кто-то надул их велосипедным насосом.