– Вы еще здесь? – проговорил он дружелюбно. – Вам, должно быть, по душе мой маршрут: вы уже двадцать три раза его проехали. А может, вам нравится, как я трамвайчик веду?

Он был плотный и коренастый, по его подбородку и лбу стекал пот, невзирая на тоннельную прохладу. Мужчина улыбнулся, вытер лицо красным платком и сел на свое место.

– Не уследила за временем, – обеспокоенно проговорила София. – Совсем счет потеряла!

Вагоновожатый вздохнул.

– Да какая разница, – сказал он. – Больно уж скверный сегодня день! Чем быстрее кончится, тем и лучше!

Он отпустил тормоз, и вагон бодро покатился вперед.

– Вы сейчас в город вернетесь? – спросила София.

Вагоновожатый покачал головой:

– Я еду в депо. Вам придется сойти возле гавани и пересесть на трамвай, идущий к центру.

В этой части Бостона София не была уже несколько лет.

– А сесть можно будет на той же остановке? – поинтересовалась она.

– Я вам все покажу, – заверил ее вагоновожатый.

Разогнавшись, трамвай вдруг резко повернул влево. Потом они выбрались из тоннеля, и София прищурилась от яркого света. Почти сразу вагон остановился.

– Остановка «Гавань»! Конечная! Посадки нет!

Толпа пассажиров нетерпеливо уставилась на тоннель, откуда должен был появиться следующий трамвай.

– Вам надо пройти шагов пятьдесят вон в ту сторону, – сказал Софии вагоновожатый, указывая через головы людей. – Там остановка, написано:

«В город». Не заблудитесь.

Новости о закрытии границ успели достичь бостонского порта. Люди метались туда и сюда среди хаоса грузовых тележек, торговых лотков и ящиков с поклажей. Кто-то кричал и распоряжался, шла спешная разгрузка, все готовились к внезапному отъезду. Двое мужчин ссорились над разбитым ящиком, битком набитым живыми омарами; между сломанными досками слабо шевелились клешни. Прямо над головами с криками проносились чайки. Они лениво пикировали, подхватывая случайные куски рыбы и хлеба. Волны горячего воздуха переносили обычные портовые запахи рассола, смолы и несильный, но всепроникающий тухловатый душок.

София очень старалась никому не попасть под ноги, но ее то и дело отпихивали с дороги. Пытаясь найти трамвайную остановку, она ощутила, как накатывает чувство поражения, – так всегда бывает, когда не уследишь за временем. Только бы их экономке, миссис Клэй, от волнения плохо не сделалось. А Шадрак! Он наверняка все ищет ее возле здания палаты и предполагает самое худшее, раз она не появилась…

София спотыкалась на ровном месте и пыталась сдержать слезы горького разочарования.

Ее слишком часто настигало ощущение собственного бессилия, крушения всех надежд. Тем более что у Софии, к огромному ее огорчению, совсем не работали естественные, внутренние часы. Минута для нее порой длилась почти час, а то и день. Девочка могла за секунду пережить столько эмоций, что их хватило бы на целый месяц. Зато месяц иной раз казался секундой. В детстве София без конца попадала из-за этого в неудобное положение. Кто-нибудь задаст ей вопрос, она чуть-чуть призадумается… и вдруг оказывается, что над ней минут пять уже все смеются. Однажды она шесть часов прождала на ступенях Публичной библиотеки подругу, которая так и не явилась… А еще Софии постоянно мерещилось, будто пора спать.

Со временем она научилась справляться с отсутствием внутреннего хронометра. Теперь, тринадцати лет от роду, она почти никогда не теряла нити разговора. Девочка привыкла наблюдать за окружающими людьми и таким образом определять, когда пора есть, уходить из школы или отправляться в кровать. А еще у нее появилась привычка то и дело трогать свои часы и поглядывать на них. В сумочке Софии хранился рисовальный блокнот, где она делала ежедневные четкие зарисовки, – это была своеобразная карта прошлого и будущего, которая вела ее сквозь бездны неизмеримого времени…

Сбои внутренних часов причиняли ей беспокойство и иного рода. София очень гордилась своими познаниями: она не боялась заблудиться в Бостоне и даже за его пределами, потому что по мере взросления она все чаще путешествовала с Шадраком.

И в школе она училась с примерным прилежанием, учителя любили ее – в отличие от некоторых одноклассников. Она обладала несомненным талантом все раскладывать по полочкам, чтобы дойти до самой сути. Друзья Шадрака неизменно называли ее «разумной не по годам». Их похвалы очень много значили для нее… хотя и не перекрывали изъяна, из-за которого она сама себе казалась ветреной и рассеянной, словно какая-нибудь глупышка.

А всего хуже было то, что происходила она из семьи, члены которой отличались врожденным чувством времени, равно как и умением безошибочно определять направление. Вот у родителей, во всяком случае, точно имелись не только внутренние часы, но и внутренние компасы, воистину достойные великих исследователей. Шадрак тоже мог, не глядя на стрелки, назвать время с точностью до секунды. И как бы он ни подбадривал Софию, забыть о своей ущербности она не могла. Собственно, так и родилась их совместная придумка – Заводная Кора. Это была шутка по поводу проблемы, над которой София смеялась разве что через силу.

С дядей девочка никогда об этом не заговаривала, но было у нее жуткое подозрение насчет того, каким образом она лишилась врожденного ощущения времени. Она представляла себя совсем крошкой, ждущей родителей возле пыльного окна. Часы маленькой Софии тикали и тикали… сперва терпеливо, потом беспокойно… и наконец – отчаянно, отмеряя секунды непоправимого отсутствия мамы и папы.

А потом, когда стало ясно, что ожидание тщетно, часики просто сломались, и вместе с надеждой увидеть дорогих людей девочка утратила и чувство времени.

Как ни любил юную племянницу Шадрак, ежесекундно быть с нею он просто не мог. Увы, на многочисленных студентов-выпускников, которых он постоянно нанимал себе в помощь, чтобы справляться с работой и уходом за ребенком, нельзя было полностью положиться. Маленькая София нередко оставалась в одиночестве, пока дядя с помощниками корпели над составлением карт. Иногда она в самом деле просто ждала маму и папу, прижав к оконному стеклу нос и ладошки. Ее память – возможно, сдобренная воображением – рисовала это ожидание в виде череды долгих и тягостных часов. Солнце вставало и заходило, люди бесконечной вереницей шли мимо окна… а она все мечтала о встрече, все надеялась. Порой ее собственный образ в этих воспоминаниях расплывался, и тогда у окошка оказывалась не трехлетняя малышка, а едва ли не нынешняя София. Дядя вправду не единожды заставал выросшую племянницу у окна. Она стояла в задумчивости, подперев рукой остренький подбородок, карие глаза смотрели куда-то вдаль.

И вот теперь она переминалась с ноги на ногу на запруженном причале, сердито вытирая глаза и пытаясь успокоиться, сосредоточиться. Вдруг среди всеобщей суеты София заметила с дюжину человек, выстроившихся друг за другом. Сделав над собой немалое усилие, девочка отогнала прочь мысли о четырех часах, выпавших из ее жизни.