Въехав в крепость, Приск первым делом решил зайти к себе, а потом уже обрадовать командира сообщением, что на завтра ему выпала честь принимать легата Лонгина с инспекцией. Поставив жеребца в конюшню и препоручив Резвого старшему конюху (серебряный денарий в задаток за хорошую службу), центурион двинулся к своему домику. Дробета была небольшой каменной крепостью с пятью сотнями гарнизона, и распоряжался здесь военный трибун Требоний. Проживал командир в претории, а центурионы расположились в офицерских домах. В отличие от классического римского лагеря здесь имелось всего два офицерских дома — в каждом общий двор, куда выходили двери отдельных комнат. Приску в одном из домов досталась комната с кладовой. Пройдя к себе, центурион повесил мешок с привезенными вещами на гвоздь в кладовке и отворил дверь в комнату.

Он почти не удивился, когда увидел, что на его кровати спит какой-то варвар, внаглую укрывшись одеялом центуриона. А на полке над кроватью — вещи этого варвара — свернутое походное одеяло да легионерский шлем, начищенный до блеска.

— Оклаций сейчас принесет жареной оленинки. Жирная оленинка, с хрустящей корочкой, вчера только по лесу бегала, — сказал наглец, потом перевернулся на другой бок и сладко потянулся.

— Тиресий, мерзавец, что ж ты с охоты да на постель!.. — возмутился Приск.

— Не волнуйся, я грязи тебе не натащил, или ты не видишь — я только из бани. После охоты — баня — первое дело!

— У тебя что, своей постели нет?

— Извини, друг, но легионерские казармы здесь дерьмо, маленькие мышиные норы, с твоими покоями не сравнить.

— Казармы как казармы. К тому же есть отдельная для бенефициариев.[22]

— У тебя все равно лучше.

— Ты хотя бы велел себя побрить.

— А если снова на дакийский берег идти? Бороду, сам знаешь, за день не вырастишь.

Тиресий сбросил одеяло и сел. Судя по тому, что его патлы и борода торчали во все стороны, он в самом деле был только-только из бани. Нестриженый и небритый, Тиресий вполне мог сойти за простолюдина-дака, которых римляне называли коматами, то есть волосатиками. Разве что слишком темен волосом — даки в основном светловолосые да голубоглазые, хотя, с другой стороны — и темноволосых среди варваров на той стороне реки полно — в жилах многих течет кровь полонянок, увезенных даками из приморских колоний.

— Слыхал от Оклация: ты ездил в Берзобис по личному делу. — Тиресий вновь потянулся.

— Да, искал бедняжку Флорис.

— Но не нашел…

— Не нашел. — Приск уселся на соседнюю кровать, где обычно спал Оклаций, шустрый мальчишка из Эска, после войны оставшийся при молодом центурионе в качестве порученца-бенефициария. — Ты недавно с той стороны, все лето на северном берегу пробыл. Что там?

— Так я тебе и сказал! Мои сведения для ушей легата Лонгина.

— Я ехал в Дробету вместе с Лонгином, нас чуть не захватили даки, — бросил Приск небрежно.

— Все равно ты — не он. Меня на такую наживку не возьмешь, — отозвался Тиресий. — Захочет Лонгин, чтобы я тебе рассказал, что знаю, — расскажу. Нет — не тебе, значит, выпало очко Венеры.[23]

— Ага! Старой дружбе конец?

— Ну зачем же так сразу — и в мечи? У тебя отличная комната, как я могу с тобой не дружить? — хитро прищурился Тиресий. — Но у меня приказ: сведения лично передать Лонгину. Только ему. Да ты не печалься: у нас на обед шикарная оленина, пока с докладом ходишь к Требонию, как раз прожарится. Так что поторопись.

— Тогда другое скажи: Скирона на той стороне не нашел?

Тиресий отрицательно покачал головой.

Скирон, засланный еще до начала первой кампании на дакийскую сторону изображать римского дезертира, поначалу доставлял важные сведения и даже однажды повстречался прежним соратникам, помог Малышу спастись, а Валенсу передал сообщение о численности дакийской армии. Но потом Скирон исчез, будто в Лету канул. Центурион Валенс, правда, утверждал, что Скирон должен находиться в Пятре Рошие. Да только в этой крепости никого, кроме самого командира да парочки старых коматов, Приск не видел, когда вместе с Адрианом поднялся на Красную скалу. Погиб Скирон? Или ушел на север вместе с другими римскими дезертирами? Или позабыл, зачем его на ту сторону посылали? Ответа не было. Кажется, только старые друзья, особенно Малыш, который Скирону был обязан жизнью, и помнили о нем, пытались найти.

— А где Оклаций?

— Я же сказал: оленину жарит. Ковырялку дать? — Тиресий вытащил из кожаной сумки серебряную зубочистку, закругленную ручку которой использовали для чистки ушей. — Не хочешь? Как знаешь… — И Тиресий принялся ковырять в ухе.

Приск покачал головой: надо же, как тишина на лимесе расхолаживает ребят, вмиг забывают о божественной Дисциплине. Центурион вздохнул еще раз, тяжелее прежнего, и направился к военному трибуну Требонию с докладом.

* * *

— Что?! Лонгин приезжает? С инспекцией! Завтра?! — заорал Требоний, едва услышал новость.

— Завтра утром. Легат собирался выехать с почтовой станции вечером, чтобы внезапно нагрянуть в крепость утром, — выдал центурион заранее приготовленную басню.

— Почему… Почему я узнаю об этом так поздно?! Почему?! — Требоний голосил так, будто ему ткнули раскаленным прутом в мягкое место.

Приск на миг даже растерялся — прежде он никогда не видел военного трибуна в столь расстроенных чувствах: точно девица, у которой соперница увела выгодного жениха.

— Раньше никак не мог — я и так выехал со станции до света, чтобы поскорее сообщить тебе новость!

— Быстрее надо было скакать, быстрее!

Легат уверял, что центуриона ждет благодарность трибуна за предупреждение в виде кошелька, полного монет. Но пока было не похоже, что Требоний подарит Приску даже медный асс.

Военный трибун, начинающий заметно полнеть брюнет лет тридцати, метался по своему таблинию,[24]как будто собирался немедленно мчаться верхом куда-то и не находил седла.

Тут дверь отворилась, и в таблиний просочился Фламма. Три года службы не смогли стереть с этого парня налет гражданской расхлябанности. Что и неудивительно: после окончания кампании Фламма быстренько перевелся в писцы.

Бенефициарий положил на стол перед трибуном солидный свиток. Приск с удивлением уставился на старого товарища: обе щеки его были расцарапаны так, будто некая когтистая тварь всадила ему в лицо как минимум десяток когтей и саданула ими сверху вниз. Ранки уже стали подживать, кое-где струпья отвалились, так что вид у бенефициария был еще тот.