— И трибун поверил? — недоверчиво хмыкнул Приск.

— Ха! Еще как! Аж глаза загорелись. Не заметил — что шкура-то с двух сторон крашеная, будто львы и изнутри желтые. Не утерпел, тут же потребовал вести себя на место, где якобы львы водятся. Мы и повели — накануне мы там следов этих самых львиных наделали, пока ездили на разведку. Требоний даже в седле подпрыгнул, как увидел следы, — решил Адриана за пояс заткнуть — тот, говорят, льва на охоте убил самолично, а Требоний наш мечтал Адриана переплюнуть.

— Львы тут не водятся.

— Это ты знаешь. А Требоний по окрестностям три дня гонялся. А мы тоже гонялись — правда, в стороне. Подстрелили парочку оленей.

— Не зря тебя, Оклаций, сделали бенефициарием, — заметил Приск.

— У меня еще пара задумок в запасе, — скромно потупился жулик.

В этот момент дверь распахнулась, и на дружескую пирушку пожаловал Фламма.

— Сюда, стилоносец! — весело воскликнул Оклаций, пододвигаясь и освобождая для товарища место.

— С тобой не сяду! — заявил Фламма, ставя на стол кувшин вина (тем самым внося свою лепту в дружескую пирушку). — Только с Приском.

— Как скажешь, — хмыкнул Оклаций. — Приск у нас красавчик!

— Убью! — рыкнул Фламма. Правда, в рычании его прорывались визгливые нотки.

Центурион подвинулся:

— Садись, старый друг. Садись и насыщайся. А тем временем рассказывай, из-за чего у вас тут Пуническая война. Кто тот Катон,[28]что требует разрушения Карфагена?

— Не Катон, а Клавдий,[29]— буркнул Фламма с набитым ртом и больше ничего добавить не смог: восхитительная оленина отбила желание болтать.

— Дозволь мне рассказать, как стороне незаинтересованной, — предложил Тиресий. — Для речи прошу поставить клепсидру, пусть вода отмеряет время и пресекает мое многоречие.

— Тиресий, оставь свои азиатские выкрутасы,[30]— попросил Приск.

— Ну хорошо, буду лаконичен. Всему причина в самом деле Клавдий. Наш друг Фламма, с некоторых пор также друг всех здешних писцов, в своей неистребимой страсти рассказывать всем подряд разные исторические басни, поведал историю о забавах Калигулы, причем о забавах, на фоне прочих причуд этого императора, вполне безобидных. Дядюшка Калигулы Клавдий любил вздремнуть после сытной трапезы прямо на обеденном ложе. Как только Клавдий засыпал, услужливые сотрапезники Калигулы надевали на руки Клавдию башмаки да завязывали ремешки, а потом внезапно будили. Со сна Клавдий тут же начинал тереть себе лицо, а прочие обедавшие при виде этого покатывались с хохоту. История эта так понравилась Оклацию, что он в ту же ночь нацепил спящему Фламме на руки калиги, а в третью ночную стражу проорал над самым ухом: «Тревога!» Фламма вскочил, в темноте ничего не видя, принялся тереть глаза и расцарапал себе всю физиономию гвоздями подошв. Хорошо хоть глаза не повредил.

— Шутка грубая, — заметил Приск, — и между друзьями неуместная.

И хотя говорил он строго, внутренне хохотал, представляя, как растрепанный Фламма вскакивает посередь ночи с постели и трет руками, обутыми в калиги, физиономию.

— Вот и я то же ему сказал, — буркнул Фламма.

— Одно непонятно, — продолжал Приск все тем же ровным, лишенным всяких интонаций голосом. — Как можно надеть на руки человеку калиги, чтобы тот не проснулся?

— Наш Оклаций может не только калиги, но и котурны[31]надеть, а спящий и не дернется, — отрекомендовал товарища Тиресий.

Фламма тем временем допил вино и сообщил:

— Ну ничего, я тоже шутку в ответ устроил. Тебе, Оклаций, понравится!

Фламма самодовольно фыркнул, нацелил палец на Оклация и произнес, пьяно растягивая слова (хмелел он быстро):

— Я тебя из списка на выплату жалованья вычеркнул! Как не блюдущего Дисциплину…

— Что?!

Оклаций метнулся через стол к Фламме, нож нацелил в горло, но центурион успел руку парня перехватить.

— Розог захотел? — спросил, глядя подчиненному в глаза и стискивая запястье так, что пальцы Оклация разжались, и нож со звоном упал на столешницу.

— Я пошутил, — пробормотал разом протрезвевший Фламма и запоздало отодвинулся. — Ниоткуда я тебя не вычеркивал, нет у меня такой власти.

— Нож-то, нож… погляди, — выдохнул Оклаций, корчась от боли.

Приск разжал пальцы, поднял упавший на блюдо с олениной нож. Тронул лезвие. И присвистнул. Во-первых, металл был плохо заточен, во-вторых, сам клинок не закреплен в рукояти, стоило коснуться острием чего-то твердого, как клинок тут же прятался в рукоять без остатка.

— Зачем это? — изумился Приск.

— Полезная штука, — отозвался Оклаций, морщась и массируя запястье (пальцы у Приска были железные). — Я один раз отца обманул. Тот стал меня ругать да палкой охаживать. Я орать: «Сил нету!» Отбежал в сторону, встал поудобнее, чтоб всем во дворе видать было. Ну и ножичком р-раз! В живот. Матушка — визжать, да на отца с кулаками. Волосы клочьями у него выдергивала. А я смирно так лежал без всякого движения. Наблюдал. Весело было. Ну и еще пару раз ножик мой пригодился. — Оклаций скромно потупил глаза. — Я нарочно рукоять в красный цвет покрасил — чтоб не перепутать с настоящим ножом.

— Всё, хватит, прекратить! — рявкнул Приск, сам не замечая, что интонациями подражает Лонгину. — Больше никаких розыгрышей. Руки пожать и прежнюю дружбу восстановить.

— Может, еще и облобызаться? — спросил Оклаций.

— Если есть охота, — ответил Приск.

Друзья-враги пожали друг другу руки, а потом — к удивлению и Приска, и Тиресия — обнялись.

— Мир? — широко улыбнулся Оклаций, и взгляд у него был наивный и наглый одновременно.

— Мир! — буркнул Фламма. — Но будешь получать жалованье — хорошенько пересчитай!

— Я кому сказал! — возвысил голос Приск, будто не центурион, а судья или — бери выше — Юпитер-Громовержец, следящий за исполнением клятв.

— Да я молчу! — Фламма схватил новый кусок оленины и спешно запихал в рот.

Оклаций наполнил свой кубок. Улыбнулся. И спрятал за пояс фальшивый нож.

«Эх, почему бы в самом деле богам не заставлять правителей точно так пожимать друг другу руки, забывая о старых обидах и восклицая: „Мир!“ Почему бы Траяну и Децебалу не обняться как равным и не заключить союз, настоящий союз, а не лживый договор, который каждый из них мечтает нарушить?!» — мысленно воскликнул Приск.