Она говорила медленно, переводя на французский фразы, предварительно обдуманные на родном языке.

— Мы живем здесь, у самой автострады. Это вы знаете. В ночные часы движение не уменьшается. Всегда с восьми вечера начинается проезд грузовиков, везущих продукты на парижский Центральный рынок. От них много шуму. А по субботам к этому прибавляются туристы, которые на собственных машинах едут к берегам Луары и в леса Солони. Вот и выходит, что поневоле просыпаешься от гула моторов, скрипа тормозов, громких выкриков. И если бы этот дом не оказался так дешев…

— Вы никогда не слышали о некоем Гольдберге?

— Никогда.

А за окнами все еще не наступала полная ночь. Ярко зеленел газон, и, казалось, можно было сосчитать все травинки, каждую в отдельности — настолько отчетливо они выделялись.

Парк, хотя и сильно запущенный, все же полностью сохранял гармонию красок и очертаний и напоминал оперную декорацию. Каждая группа деревьев, каждое отдельное дерево, даже каждая ветвь — все здесь было на своем, точно рассчитанном месте. Далекий горизонт за просторными полями и крыша одиноко стоящей фермы довершали эту своеобразную пейзажную симфонию, столь характерную для Иль-де-Франса[3]и так хорошо знакомую Мегрэ.

Но тут, в гостиной, с ее старинной мебелью и корешками иностранных книг, где произносились непонятные слова, он чувствовал себя непривычно. И вдобавок эти датчане — брат и сестра, в особенности сестра, вносящая во всю ситуацию какую-то диссонирующую нотку…

Нотку сладострастия, похотливости, что ли? Хотя ничего провоцирующего в ее поведении вроде бы и не было. Она оставалась совершенно естественной и в жестах, и в позах.

Но эта естественность или простота не вязалась со всей «декорацией» гостиной. В такой обстановке еще более естественными комиссару показались бы все те же три старые женщины с их столь экстраординарными особенностями и страстями.

— Вы позволите мне осмотреть дом?

Карл и Эльза без колебаний согласились. Он взял со стола лампу, а она уселась в кресло.

— Пожалуйста, пойдемте со мной. По-моему, вы обретаетесь главным образом в этой гостиной, правда?

— Да. Я тут работаю, а сестра проводит большую часть дня тоже здесь.

— У вас нет служанки?

— Вы уже знаете, сколько я зарабатываю. Это слишком мало, чтобы позволить себе нанять кого-то в услужение.

— Кто занимается готовкой?

— Я.

Карл ответил просто, открыто, без оттенка стыда.

Они дошли до конца коридора, и Карл, открыв боковую дверь, осветил кухню.

— Простите за беспорядок, — нехотя выдавил он.

Но это было больше, чем беспорядок. Кухня являла собой картину полнейшего запустения.

Замызганная донельзя спиртовка, вся в пятнах от убежавшего молока, различных соусов и жиров, стояла на столе, покрытом изодранной клеенкой. Огрызки хлеба, съеденный наполовину эскалоп на сковородке, поставленной прямо на стол. В мойке — груда грязной посуды.

Когда они вернулись в коридор, Мегрэ заглянул в гостиную, уже ничем не освещенную. Светилась только горящая сигарета Эльзы.

— Мы не пользуемся ни столовой, ни малой гостиной — и та, и другая расположены со стороны фасада. Желаете посмотреть?

Лампа осветила довольно приличный паркет, тесно сдвинутую мебель, рассыпанный по полу картофель. Ставни были закрыты.

— Наши комнаты наверху.

По широкой лестнице они пошли наверх. Одна ступенька жалобно скрипнула. Мегрэ ощутил аромат духов, усиливающийся по мере подъема.

— Вот моя комната, — сказал Карл.

Простой волосяной матрац, брошенный прямо на пол, заменял диван. Элементарный туалетный столик. Большой шкаф в стиле Людовика XV. Пепельница, до краев заполненная окурками.

— Вы много курите?

— Да, по утрам, когда читаю в постели. Тут я выкуриваю десятка три сигарет.

Указав на дверь прямо напротив, Карл выпалил:

— А вот это комната моей сестры.

Но он не открыл ее. Мегрэ повернул круглую ручку и отворил эту дверь. На лице Карла обозначилось недовольство.

Он по-прежнему держал в руке керосиновую лампу, однако явно не желал подойти к комнате Эльзы и осветить ее. Запах духов был здесь настолько одуряющим, что перехватывало дыхание.

Во всем доме не было и намека на какой-то стиль, на порядок и уж менее всего на роскошь. Стойбище, где люди пользуются случайными остатками старины…

Но Мегрэ интуитивно догадался, что комната, куда он сейчас войдет и где заиграли светотени, подобна оазису. В ней, вероятно, тепло, мягко и вообще очень уютно. Шкуры различных зверей полностью скрывали паркет. Особенно хорошо смотрелась пышная тигровая шкура, брошенная у кровати из эбенового дерева, обитого черным бархатом. На бархате — смятое шелковое белье.

Андерсен незаметно, не выпуская из рук лампу, прошел в глубь коридора, и Мегрэ последовал за ним.

— У нас есть еще три незанятые комнаты.

— Значит, только комната вашей сестры выходит окнами на шоссе?

Карл не ответил и жестом показал на узкую лестницу.

— Это лестница черного хода. Мы ею не пользуемся. Если хотите посмотреть гараж…

В пляшущем огне лампы они спустились друг за другом на первый этаж. Единственной светящейся точкой в гостиной все еще был красный огонек сигареты.

Теперь, благодаря лампе Андерсена, здесь стало светло. Эльза, полулежа в кресле, устремила равнодушный взгляд на обоих мужчин.

— Карл, неужели вы так и не предложили комиссару чашку чаю?

— Благодарю, мадемуазель, я никогда не пью чай…

— А я бы выпила… Может, вас устроит виски? Или… Карл, прошу вас…

И Карл, смущаясь и суетясь, поставил лампу на стол, включил небольшую электроплитку, стоявшую под серебряным чайником.

— Что позволите предложить вам, комиссар?

Мегрэ не знал, чему приписать свое беспокойство.

Здесь царил своеобразный, интимный беспорядок. На мольберте пестрел эскиз — распустившиеся крупные цветы с фиолетовыми лепестками.

— Итак, — сказал он, — сперва кто-то похитил автомобиль господина Мишонне. В нем убили Гольдберга, после чего перегнали в ваш гараж. А ваш автомобиль переправили в гараж страхового агента.

— Непостижимо, не правда ли?

Эльза произнесла эти слова мягким напевным голосом и закурила новую сигарету.

— Мой брат говорил, что нам предъявят обвинение: покойника ведь нашли у нас. Карл даже хотел бежать. Но я не захотела. Я уверена, все поймут, что, если бы мы действительно совершили убийство, для нас не имело бы никакого смысла…