Проехал первый автомобиль с включенными фарами, но в предвечернем свете они были едва различимы.

Мегрэ протянул руку к шнурку, свисавшему справа от калитки. В саду раздался густой и мелодичный звон вибрирующей бронзы. Последовала долгая и полная тишина. Дверь на крыльцо не отворилась, но за домом под чьими-то шагами заскрежетал гравий. В полумраке обозначился высокий силуэт мужчины, бледное лицо, черный монокль.

Карл Андерсен подошел к решетке ворот без видимых признаков волнения и, поклонившись, отпер ее.

— Я предполагал, что вы придете. Вероятно, хотите осмотреть гараж? Прокуратура опечатала его, но вы, надо думать, имеете право…

На нем был тот же костюм, что и на набережной Орфевр; костюм был сшит безукоризненно, но уже начал лосниться.

— Ваша сестра здесь?

Было уже не так светло, чтобы Мегрэ мог уловить легкую судорогу, пробежавшую по лицу Андерсена, который невольно вдавил свой монокль поглубже в глазницу.

— Да.

— Я хотел бы увидеть ее.

Недолгое колебание, и снова кивок головы.

— Соблаговолите следовать за мной.

Они обошли дом. Позади него простиралась обширная лужайка. Над ней возвышалась терраса. Все комнаты первого этажа были на одном уровне с террасой и сообщались с ней через высокие застекленные окна-двери.

Ни в одной из комнат не горел свет. В глубине парка шлейфы тумана маскировали стволы деревьев.

— Позвольте показать вам дорогу.

Андерсен распахнул одну из дверей, и Мегрэ вошел вслед за ним в большую гостиную. Дверь осталась открытой, и помещение быстро наполнилось свежим и плотным вечерним воздухом, запахами трав и влажной листвы. В камине, потрескивая и разбрасывая искорки, горело одно-единственное полено.

— Я схожу и позову сестру.

Андерсен не включил свет, будто не замечая, что уже наступил вечер. Оставшись один, Мегрэ медленно зашагал по комнате, остановился перед мольбертом с эскизом, исполненным гуашью. То был набросок рисунка для современных обоев — ярко раскрашенные причудливые цветы.

Однако краски и контуры эскиза казались менее странными, нежели обстановка, в которой Мегрэ обнаружил напоминания о трех вдовах, живших здесь в былые времена.

Часть мебели принадлежала когда-то, по-видимому, этим женщинам. Комиссар увидел кресла в стиле ампир с облупившейся краской и потертой шелковой обивкой, репсовые занавески, которые, судя по их виду, не снимались с карнизов целых пятьдесят лет. С креслами контрастировали книжные стеллажи из струганых некрашеных досок, сколоченные вдоль одной из стен. На полках стояли книги в мягких обложках — французские, немецкие, английские и, конечно, датские. Белые, желтые и разноцветные покрывала никак не сочетались с ветхим пуфом, выщербленными вазами и вконец истоптанным ковром — из его средней части исчезли последние остатки ворса.

Становилось все темнее. Издалека послышалось мычание коровы. Время от времени тишину нарушало легкое гудение мотора. Постепенно оно усиливалось, по автостраде стремительно проносилась машина, и вскоре шум замирал.

А в самом доме словно все вымерло, разве что изредка едва слышное царапанье, или потрескивание, или еще какие-то слабые, неопределенные звуки позволяли предполагать здесь что-то похожее на жизнь.

Карл Андерсен вошел первым. Его белые руки чуть подрагивали, выдавая нервное напряжение. Едва перешагнув порог и не сказав ни слова, он на миг задержался около дверей. Затем на лестнице что-то зашуршало.

— Моя сестра Эльза, — объявил он наконец.

Она приблизилась, и фигура ее неясно проступила в полумраке. Эльза двигалась изящно и легко, словно какая-то неведомо откуда взявшаяся королева экрана или, лучше сказать, словно некий идеал, о котором грезит юноша.

Казалось, что на ней платье из черного бархата. Во всяком случае оно было темнее всего остального и на общем фоне выделялось крупным пятном. Последние остатки света, еще рассеянные в воздухе, словно сосредоточились на ее золотистых волосах и на матовом, бледном лице.

— Мне передали, что вы желаете поговорить со мной, комиссар. Только сначала присядьте, пожалуйста.

Она говорила по-французски с иностранным акцентом, более заметным, чем у Карла. Голос Эльзы звучал напевно и снижался на последних слогах.

Брат ее стоял перед ней, точно раб перед властительницей, которую он обязан защищать.

Эльза сделала еще несколько шагов и остановилась совсем близко от Мегрэ. Только теперь он заметил, что она одного роста с Карлом. Узкие бедра подчеркивали порывистость ее движений.

— Сигарету!.. — бросила она, обернувшись к брату.

Смущенный и неловкий, он заторопился выполнить ее желание. Она взяла со стола большую зажигалку и щелкнула ею. Несколько секунд красноватое пламя как бы боролось с глубокой синевой ее глаз.

Огонек погас, и темнота сгустилась настолько, что комиссару сделалось немного не по себе. Он попытался нашарить на стене выключатель и, не найдя его, негромко сказал:

— Можно попросить вас зажечь свет?

Ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. Вся эта сценка показалась ему чересчур театральной. Впрочем, театральной ли? Пожалуй, нет. Скорее она была просто непонятной, таинственной, что ли, как аромат духов, разлившийся в воздухе гостиной после появления Эльзы. По меркам обыденной жизни ситуация была и впрямь странной, да и вообще здесь все выглядело весьма необычно.

А этот ее акцент! А эта безукоризненная корректность Карла и его черный монокль! А эта смесь роскоши с безвкусным старым хламом! В общем, диковинным казалось все, вплоть до платья Эльзы. Такое не увидишь ни на улице, ни в театре, ни на великосветском рауте.

Но в чем же заключалась «тайна» этого платья? Разумеется, в манере Эльзы носить его. А ведь фасон-то был довольно незамысловат: просто ткань плотно облегала тело, даже шею, видны были только лицо и руки.

Андерсен наклонился над одним из столов, снял стекло со старинной керосиновой лампы времен трех старух. Она стояла на фарфоровой ножке, украшенной бронзовым литьем.

Лампа, зажженная в углу гостиной, отбрасывала световой круг диаметром в два метра. Абажур был оранжевый.

— Извините меня, — сказал Андерсен. — Я не заметил, что все сиденья завалены.

И он разгрузил одно из кресел в стиле ампир от нагроможденных на него книг, которые беспорядочно сложил на ковре. Прямая, стройная и статная, словно изваяние, укутанное в бархат, Эльза курила.

— Ваш брат, мадемуазель, заверил меня, что в ночь с субботы на воскресенье он не слышал ничего необычного. Видимо, у него крепкий сон.

— Очень крепкий, — подтвердила она, выдохнув немного дыма.

— Вы тоже ничего не слышали?

— Что-нибудь необычное? Нет, не слышала.