сердцу женщин. Я как-то пожить хотел, причем в полной комплектации, тем более что эта самая жизнь у меня только началась, собственно. И стоило уже начинать воспринимать Марину не только как друга и близкого человека, но как и тещу, как бы дико и непривычно это пока не ощущалось. Но вот невзначай озвученная блажь о раздельном до свадьбы проживании была для меня все равно, что пинок в живот. Это что за драконовские репрессии и бесчеловечные издевательства в одном флаконе? У меня аж перед глазами от гнева потемнело, и только годами тренированная выдержка помогла не закинуть Ваську на плечо и не свалить бодрой рысью из родительского дома. А что? У меня хотят на целую чертову неделю отобрать самое ценное завоевание, мою Ваську, а это прямое посягательство на мои права, объявление открытых боевых действий, и реагировать тут можно уже соответственно. Скажем, забить холодильник в квартире, забаррикадировать дверь и окна и хрен кого пускать к нам ровно до того момента, как нужно будет ехать на регистрацию. Ну да, мечтать не вредно! Спорить с Мариной по-настоящему мне не позволяло искреннее к ней уважение и ее состояние, потому как я боюсь, если начну, то реально сорвусь. Поэтому я счел за благо уйти на кухню, к заблаговременно и мудро устранившемуся от этого диалога отцу. Правда, сейчас так же был полезен на кухне, как пресловутый слон из поговорки в посудной лавке. Руки еще тряслись, напряжение не торопилось покидать и тело, и разум. Ведь действительно, на полном серьезе опасаюсь, что сейчас что-то щелкнет, произойдет какой-то, мать его, квантовый скачок, и я опять окажусь в реальности, где Василиса для меня лишь недостижимая Снежная королева, коснуться которой могу только во сне. И это условие Марины стало фактором, поднявшим мою тревожность до небес.

— Сынок, сядь ты уже! — не выдержал, наконец, отец моих мельтешений от окна до двери и обратно.

— Пап, вот скажи, кому нужны эти дурацкие старые традиции? — решился я. — Мы что, не в двадцать первом веке живем? Может, ты как-то повлияешь на свою жену? Должны же быть у тебя какие-то приемчики и рычаги, блин, за столько-то лет?

Ладно, признаю, что говорил как настоящий эгоистичный засранец, но неделя ночевок под разными крышами, учитывая, что у нас только все началось, и как мы к этому шли, это по-настоящему бесчеловечно! И дело совсем не в воздержании как таковом, хотя в моем коварном замысле удержания Василисы любой ценой классный секс был одним из не самых последних пунктов. От мысли о семи ночах пустых и холодных без тепла моей занозы меня реально начинал озноб пробирать.

— Сеня, вопрос о возможности и методах влияния на жену подниму попозже, когда ты хоть немного опытом семейной жизни обрастешь, и весьма надеюсь, ничего не напортачишь, потому как это будет для всех катастрофой, — строго посмотрел отец, снова поднимая в душе бурю мутных сомнений, которые вроде придушил по дороге сюда.

— Еще бы точно знать, как это не напортачить, — бормочу себе под нос. — Прямо хоть начинай дурацкие статейки в сети читать, типа «Как стать идеальным мужем. Советы и рецепты».

— Можешь и так, конечно, — улыбается отец. — Хотя мне странно, что ты так сильно переживаешь.

— Почему это?

— Потому что ты ведь знаешь Василису как никто. Что она любит или нет. Что ее обижает, а что радует. Ты ведь жил с ней рядом столько лет и знаешь каждую мелочь.

— Во-первых, целых пять лет она жила черте где, и за это время все могло сто раз поменяться. А во-вторых, ты говоришь о мелочах каких-то, о быте. А мне надо знать, что в голове у нее. Может, я и знал ее как облупленную внешне, чем занята каждую минуту, где находится, но никогда не мог понять, что внутри.

— А сейчас понял?

— Мне кажется, что да. — По крайней мере, отчаянно хочется в это верить.

— Ну, вот и не упусти это, сынок. Думаю, общих рецептов счастья не существует, — отец, прищурив один глаз, сосредоточенно лил кипяток в заварник. — Мой — чаще слушать свою женщину, чем болтать самому. Причем сердцем слушать, а не ушами. Она сказала, может, пожелала чего-то и забыла. А ты запомнил и без лишней болтовни в жизнь воплотил. И это, конечно, как ты говоришь, бытовуха, но она основа, фундамент для остального, Сень. Когда страсть, так что врозь нельзя, это, разумеется, важно. Но без заботы ежедневной и мелочей в какой-то момент окажется, что и вместе невыносимо. А еще у меня правило — не говорить слов и не совершать поступков, которые бы ранили, будучи сказаны или сделаны в отношении тебя. Примерь сначала на себя, а потом говори или делай. Потому что боль — штука универсальная и имеет свойство бумеранга. Швырнул ее в близкого, ощущая себя неуязвимым, а спустя время она в тебя же и прилетит, и часто с изрядной добавкой.

— Это я уже понял, — буркнул я, на этот раз, и правда, понимая.

— Понять-то понял, но вот характер свой еще не обуздал.

— И это верно. Так что, возможно, еще не раз приду к тебе за советом.

— А я никогда не откажу, сынок.

— Спасибо, пап. Вот только все это не меняет того факта, что твоя жена, оказывается, изверг глубоко в душе.

— Не изверг, сынок. Просто мать.

Расставаясь с Василисой, мы, наверное, бесконечно стояли, обнимаясь на крыльце. Один самый последний поцелуй заканчивался только для того, чтобы начался следующий самый-самый последний. Так, словно мы пытались наверстать все те практически невинные свидания, которых у нас так и не было. Сожалел ли я об этом? Не передать как. Знаю, что делать это неправильно и бессмысленно, но все равно испытывал печаль при мысли, сколько же всего между нами было упущено. Сколько важных моментов было бездумно растрачено на других, неправильных людей. И это несправедливо и глупо было не только по отношению к Василисе, но к тем другим. Только сейчас, обнимая свою женщину, не в силах разжать руки и отпустить хоть ненадолго, я медленно, но неотвратимо осознавал, что касаться кого-то, оставаясь в душе безучастным, это ошибка. Если, сжимая чужое тепло в своих руках, ты не желаешь сохранить все именно так навечно, то неправильно греться этим теплом. Оно не тебе предназначено, и ты его не сохранишь, а только бездумно разбазаришь. А теперь посмотрите, какой я стал весь из себя правильный и умный. Дайте мне медаль!

Ночь номер три. Если бы я не любил Марину