Гонец от Гассиона оказался спасителем. Этот почти что архангел принес весть, размахивая ею, будто лилией. Лилия там имелась – на печати, и Раймон разворачивал свиток с облегчением.

Теперь деревенская девочка Жанна, окрепшая и веселая, сидела неподалеку и улыбалась так незаметно, что Раймон не был уверен, действительно ли поймал эту улыбку.

То, что жена интересней, чем кажется, он понял, когда получил от нее первое письмо. Его привезли в ставку герцога и вручили шевалье де Марейлю, и он, слегка недоумевая, развернул послание с его собственным гербом на сургуче. В вежливых, но не замаранных излишней цветистостью выражениях Жанна слала супругу привет, пожелание здоровья и удачи, а также рассказывала о своем переезде в Марейль и первых от него впечатлениях.

Письмо на восьми листках, исписанных крупным почерком, Раймон прочитал один раз, а потом второй. Он никак не мог понять, почему это сделал. Полезных сведений там содержалось не так чтобы и много. Однако описание, как по дороге у кареты треснула ось и мадам де Марейль с компаньонкой пришлось шагать пол-лье по пыльной дороге, оказалось столь живым и проникнутым юмором, что Раймон невольно увлекся. Стиль Жанны что-то ему напомнил, и он никак не мог понять, что. До сих пор не понял.

– Ваша милость?.. – Супруга смотрела на него невозможно синими глазами. Кажется, он пропустил какой-то вопрос.

– Прошу прощения, мадам. Я задумался.

– О, это я прошу прощения, что прервала ход ваших мыслей.

– Не стоит. – В светские игры Раймон играть не собирался. Все эти кружева бесед – пустая трата времени. – Повторите, прошу вас.

– Я говорила о том, что завтра в Марейль придут арендаторы, – безмятежно ответила Жанна, цепляя кусочек копченой рыбы на серебряные зубья вилки. – Слухи летают по округе, словно бабочки, и ваш приезд не остался секретом. Конечно, за два года эти люди смирились с тем, что им придется иметь дело со мной, однако явление хозяина для них – что-то вроде сошествия Господа с небес. Я так поняла по их письмам, – вздохнула она. Раймон внимательно следил, как она жует рыбу. – Я выговорила для вас отсрочку, но, боюсь, завтра…

– Я понял вас, мадам. Что же, я приму их.

– И еще барон де Феш непременно приедет к обеду.

Видя, что ее лицо осветилось при этом, Раймон удивленно спросил:

– Бальдрик бывает здесь?

– О да. Не так часто, как мог бы, ведь до его дома совсем недалеко, но… Барон редко покидает его. – На лице Жанны отчетливо читалось сочувствие. – Хотя мы всегда рады его видеть.

– Он приехал представиться вскоре после того, как мы сами перебрались в Марейль, – добавила мадам де Салль. – И, конечно, очень помог нам и развлек.

В ее словах, вроде бы нейтральных, Раймону почувствовался невысказанный упрек, и ответил шевалье скорее на него, а не на то, что компаньонка произнесла:

– Значит, вам не хватало развлечений.

– Упаси Господь, – проговорила Жанна с таким выражением, что Раймон непонимающе на нее уставился, – о каких развлечениях может идти речь, сударь? Вы были на войне, я занималась своими обязанностями, Элоиза мне помогала. Теперь вы вернулись, хотя я и не знаю, надолго ли. – И она посмотрела на него вопросительно.

Конечно, супруга желает знать, как долго муж будет освещать своим присутствием ее одинокую жизнь. Раймон вдруг почувствовал себя старым и очень-очень усталым; чтобы изгнать это постыдное чувство, он ответил сухо:

– При первой возможности я вернусь в ставку герцога Энгиенского, мадам. Мне нужно дождаться приказа.

– Ах, приказ! – Жанна кивнула так, будто что-то в этом понимала, и Раймон немного разозлился на нее – на ее уверенность, ровный голос, выбившиеся из прически пряди, которые отвлекали его внимание. – Конечно. Но какое-то время вы пробудете здесь. Возможно, у вас имеются пожелания?

Раймон моргнул. С тех пор, как он приехал в Марейль, на него постоянно наваливаются забытые ощущения – мирная жизнь, женщины, простые слова, пожелания… Все это так непохоже на то, с чем он свыкся, что прилипло к его шкуре как репьи. Раймон не испытывал уверенности, что хочет погружаться в этот солнечный мир серебряных вилок, легкого смеха и живых цветов в вазах. Он обвел взглядом комнату: за столом хорошее укрытие, если вдруг ворвутся враги, и еще есть второй выход, кажется в большую гостиную, а оттуда на ступеньки, ведущие в сад. Если сад еще там…

– А что с садом? – спросил Раймон. Женщины переглянулись, затем Жанна ответила:

– Мы немного облагородили его, садовник подстриг кусты и кое-где разбил новые клумбы, однако в остальном сад остался неизменным. В прошлом году подновили внешнюю стену. Там несколько камней выпало из кладки.

– Хорошо.

– Я отправляюсь в свою комнату, – вдруг произнесла мадам де Салль и поднялась, остановив жестом Раймона, собиравшегося встать вместе с нею. – Нет-нет, не стоит меня провожать, я отлично знаю дорогу.

– Элоиза, ты мало ела, – упрекнула ее Жанна.

– Кто совсем мало ел, так это твой супруг, – фыркнула компаньонка, направляясь к двери. – Приятного аппетита, шевалье.

Дверь стукнула. Заглянувший слуга убедился, что хозяевам он не нужен, и снова исчез. Жанна посмотрела на тарелку Раймона, где лежала такая же, как у нее, печальная копченая рыбина.

– Это хорошая рыба, сударь. Она и не мечтала о чести быть съеденной вами, когда плавала в реке.

– Не сомневаюсь, – ответил Раймон, глядя не на рыбу, а на жену. Она, верно оценив его взгляд, отложила вилку и чуть откинулась назад, давая себя рассмотреть. Некоторое время стояла тишина, а потом Жанна сказала просто:

– Я рада, что вы дома.

Она смертельно его боялась.

Казалось бы, что страшного – почти незнакомый человек, приехавший с войны, да еще и нездоровый. Трехдневный сон, спровоцированный правильно подобранными травами, явно пошел на пользу, однако за три дня раны не лечатся. А те, что в душе? И есть ли у Раймона в душе раны, или она полностью закостенела?

И, если уж на то пошло, какое ей, Жанне, до того дело? Она должна выполнять свои обязанности – и только. Для этого она здесь.

Зачем его бояться?

Она боялась.

Ей не нравился его взгляд – то жесткий и внимательный, то странно рассеянный, как будто Раймон прислушивался к голосам внутри себя. Или к пустоте. Барон де Феш однажды сказал, что война может выжечь человека изнутри не хуже пожара, и, что самое страшное, человек может даже не заметить этого. Он будет ходить, говорить и по-прежнему считать себя живым, однако на самом деле он находится между жизнью и смертью, постоянно тасуя их, то даря, то отнимая. Человек – не Бог, говорил барон. Это может оказаться человеку не по силам.

Впрочем, де Феш тут же добавлял, что есть люди, рожденные для войны, и Раймон де Марейль – один из них.