Похоже, это место действительно нашлось.

— Ну, Бог с тобой, пусть будет по-твоему. — Я бережно положила котенка обратно в ящик и принялась рыться в сумочке в поисках салфетки. — Заверните… с собой.

* * *

Но Пэтти настояла, чтобы на всякий случай котенок остался пока в приюте — так она сможет присмотреть за швами, чтобы, не дай Бог, не попала еще какая-нибудь инфекция. Кроме того, хотелось бы, чтобы котенок набрал вес прежде, чем столкнется со всеми прелестями твердой пищи и двумя взрослыми кошками в придачу.

— Вы сможете забрать его через несколько дней, — заверила меня Пэтти.

Таким образом, моя шутка о Председателе Мяу внезапно стала обретать материальное воплощение, но от загодя задуманного имени я решительно отказалась.

— Такого впору назвать Штепсель, — предложила добрая Мелисса. — Того и гляди, «воткнет».

— Это ужасно! — воскликнула я. — Я ни за что не допущу, чтобы его звали Штепселем!

— Была бы девочка, можно было бы назвать Розеткой, для краткости — Розой, — не смутившись, повела плечом Мелисса. — Но, как по мне, он Штепсель и есть…

В свое время придумать имена для моих кошек мне не составило труда. Скарлетт досталась мне уже с именем — ее, вместе с остальными котятами ее выводка, нашел механик, а имя Скарлетт пришло ему в голову потому, что первые несколько дней кошечка без конца падала в обморок. Зато Вашти — настоящее библейское имя; так звали персидскую царицу, которая отказалась танцевать обнаженной пред очи мужа своего, персидского царя, и его собутыльников на какой-то пирушке, в наказание за что ее изгнали из страны — похоже, она была одной из первых феминисток-мучениц ранней библейской эпохи. То, что моя Вашти, которая котенком походила скорее на лысый мешок с костями, превратилась в экзотическую длинношерстную красавицу едва ли не персидских кровей, можно было считать счастливым совпадением.

Меньше всего хотелось бы навешивать на котенка имя, которое напрашивалось само собой, каким бы знаменитым оно ни было (по этой причине отпали такие имена, как «Рэй»[3]и «Стиви»,[4]по мнению моих благожелательных друзей, как нельзя лучше подходящие слепому черному коту). Не хотелось и ничего вычурного или зловещего. Он обречен на слепоту до конца своих дней, и если имя что-нибудь да значит, то пусть слепота будет последнее, о чем будет говорить его имя.

Всю следующую неделю не было ни одного дня, чтобы я не навестила ветеринарную клинику. Если меня спрашивали зачем, я неизменно отвечала: «На его долю и так выпало немало, другому на всю жизнь хватило бы, но у каждого должно быть что-то или кто-то, за кого можно уцепиться, а раз так, то пусть привыкает ко мне, хоть к запаху, хоть к звукам».

Впрочем, причин для волнения у меня было более чем достаточно, в некоторых из них не хотелось признаваться даже самой себе. Теперь этот котенок был мой, мой бесповоротно, и я чувствовала себя обязанной хотя бы понять, как он «видит» окружающий мир, как находит в нем свои пути.

Вот почему каждый вечер после работы я забегала к Пэтти. Та доставала котенка из ящика и пускала нас в амбулаторную, где он мог свободно передвигаться. Я тихо сидела в углу комнаты и наблюдала.

Я уже могла сказать, что он неутомимый исследователь. Вес пластмассового воротника, который висел, как щит у странствующего рыцаря во вражеских землях, мешал котенку держать голову прямо, но и без этого «щита» он норовил приблизить нос к земле. Комнатушка была небольшой, и вскоре котенок обнюхал каждый ее дюйм. Натолкнувшись на стену или стол, он тут же принимался трогать их лапками, словно инженер, который прикидывает размеры и толщину предмета.

Как-то раз котенок попытался взобраться на стул в углу комнаты. Пока что это была единственная попытка покорить неизведанные вершины, хотя большое комнатное растение в горшке в противоположном углу было не менее привлекательным. Котенок уже начал принюхиваться к нему, и тогда мне впервые пришлось сказать ему «нет» — не хватало еще, чтобы он вывалялся в земле или, что не лучше, вывалил на пол само растение, ободрав листья.

Наконец наступил день, когда все еще безымянного котенка можно было забрать домой. Я уже начала побаиваться, что он обречен быть Штепселем по умолчанию, за неимением ничего другого.

Нужно было срочно придумать имя, но не любое, а которое подходило бы именно ему. И тут котенок представился мне героем некоего литературного произведения. В его жизни и впрямь было нечто схожее с сюжетом приключенческого романа: испытания, страдания, чудесное воскрешение и множество преград, которые еще предстояло преодолеть.

Вот тут-то мне и пришло в голову, что он был не только действующим лицом, но и сочинителем собственной истории. Не имея представления о том, как выглядит этот мир, он должен был «рисовать» какие-то образы в своем воображении, хотя бы для того чтобы объяснить происходящее самому себе. А как иначе? Как иначе понять, что такое стул, и не просто стул, а стул, который загадочным образом преградил твой путь сегодня, когда еще вчера его там не было? Что суть стул? Откуда они вообще берутся, эти стулья? И зачем? А как объяснить себе то, что, как бы тихо ты ни крался, всеведущая приемная мать уже знает, что ты замыслил что-то запретное, еще до того, как ты это совершил? Когда (в четвертый раз!) котенок попытался забраться в большую наполненную землей кадку с растением и в четвертый раз услышал внезапное твердое «нет», на его мордочке собрались морщинки недоумения. Понять разницу между «неслышный» и «невидимый» он, конечно, не мог. «Я ступал так тихо — откуда она все знает?!»

Когда в семье появляется питомец, вы думаете, что в истории вашей жизни он будет персонажем второго плана. В нашем случае мне уже стало казаться, что в истории его жизни персонажем второго плана буду я. Из неуверенной в себе, неустроенной одинокой девушки с тремя… кошками на шее я превратилась в некое верховное божество, всезнающее и всевидящее, милосердное и непостижимое.

Я наблюдала, как неуверенно и неловко котенок пересекает пространство комнаты — местность, на мой взгляд, рельефом бесхитростную и по расстояниям плевую; для него же она была и необъятной, и неизведанной. Он как раз пытался вылавировать меж Сциллой и Харибдой — ножкой стола и мисочкой с водой, когда споткнулся на ровном месте и ткнулся мордочкой в воду. Не успел котенок испугаться, как я подхватила его на руки, приговаривая: «Хороший котик, хороший», и он тут же замурлыкал, удовлетворенный милостью небес. А вот упорству его можно было только позавидовать: сколько бы он ни натыкался на миску с водой или неправильно рассчитывал высоту, запрыгивая на стул, сколько бы ни бился о ножку стола, позабыв о ней, он продолжал идти вперед. Казалось, он твердил себе: «Там, по другую сторону преграды, есть такое место, куда я должен обязательно попасть — там ждут меня подвиги, которые без меня никто не сможет совершить».