любви стреляться, идти на плаху, к

звёздам (летит на Андромеду, а думает о любви, например), куда-то ещё, чёрт

14

знает куда и на чём летит. Словом, Антонии и Клеопатры, Ромео и Джульеты… и

любой школьник продолжит ряд и не закончит Каем и Гердой, и любая домашняя

хозяйка… «Жюли и Джимы», «Скарлет и Эшли», «Рабыня Изаура», «Просто

Мария», «Дикая Роза», «Друзья», «Богатые тоже плачут», «Санта Барбара»,

«Спрут», «Betty and Bob»!.. А что уж говорить о христианской любви! Словом,

оmnia vincit amor! что значит: любовь рулит!

ИМПРОВИЗАЦИЯ ИЛИ ТРАНСКРИПЦИЯ на любовный сюжет (здесь должна

быть, но, наверное, не будет, потому что…)

Да. Им хотелось выйти и поговорить. Патологоанатом (о-о! о нём ещё

впереди… вас ещё ждёт Überraschung, suprise и удивление, сейчас хочется

только сказать, что часто, глядя на череп, черепушку китайской уточки

мандаринки (Aix galericulata L.) на своём письменном столе, он часто говорил

себе: «Огня! Огня!», «A horse, a horse! My kingdom for a horse!», – говорил, как

король в «Гамлете», как Ричард в «Ричарде», а то и совсем, извините, шёпотом: -

«Быть или не быть?» – и думал, при этом, о вечном или о том, что самая дивная

красавица отнюдь не прекрасна, когда лежит на столе… как писал Флобер в

письме своему другу Эрнесту Шевалье: «самая дивная красавица отнюдь не

прекрасна, когда лежит на столе…»)

Патологоанатом, простите за такое философическое отвлечение, не возражал, и

они вышли. Вышли теперь уже совсем в другой мир (метафора родившейся, снова

извините, любви). Там выходила девочка и дружила с питоном; там светло-

коричневый полосатый кот сидел на заборе и втюхивал оранжевой кошке про

жителей луны; там пролетающая мимо мотовка-ворона выпучивала глаза и

кричала оранжевой, чтоб та не верила ни одному его слову, потому что уже,

вроде, доказано, что на Луне жизни нет; «и никогда не было!» – добавляла она и

падала камнем вниз, чтоб доказать, что закон притяжения земли уже открыт и

действует, и, несмотря ни на что, и даже на любовь, всё же, существует.

Студенту Жабинскому и подруге Софи всё было смешно, всё было, как будто

бы все они (другие) – смешные дураки, а им с Доктором, им с Софи – и

пожалуйста! Дурачьтесь себе на здоровье. Мы-то знаем, говорили они друг другу,

что без Луны, и жизни не было бы, а без жизни и Луны бы!.. или ещё лучше, они

говорили друг другу, что без Луны не было бы любви, а без любви и Луны бы. Не

успели оглянуться, уже окна зажглись и, будто разноцветные ужасно сладкие

леденцы из сказки… и Луна – bitte schön, bitte sehr, gern geschehen, сама, как

сладкий леденец… между тем, Антонио, будущий профессор Делаланд уже давно

сидел дома и читал про, так называемых, йенских романтиков. Он уже несколько

раз звонил другу Жабинскому, и всякий раз ему отвечали, что того нет дома.

Профессор расстраивался, раскалялся всё больше, ходил по квартире, пугал

кошку, спрашивал у неё: «Ну и где он? И где он? Где они?» (последний вопрос по

Фрейду, простите, Владимир Владимирович) – пока отец его, уже тогда

профессор, понимая и догадываясь какие инстинкты… что инстинкты давят в

юношеском теле всякие разумные обоснования, не подсунул ему томик тонких

15

своих психолитературоведческих изысканий про… тогда-то, как раз тогда наш

Антонио взялся (изучать) за иронию, случайно, как говорится, взявшись за

подсунутых ему отцовской рукой в руки йенских, как уже сказано, романтиков,

случайно взялся за иронию и тогда он уже понял, что ирония… ах! ах, Софи!..

ирония спасает не только докторов, но и сильно влюблённых будущих

профессоров, потому что студент Антонио Делаланд (на ум пришли Михаил

Васильевич Ломоносов, сталактиты и сталагмиты… с чего бы это? Может, потом

что-то будет?), с первого взгляда влюбился (ох! влюбился, влюбился… об этом

ещё впереди) Антонио в упавшую на них в трамвае Софи (на ум пришёл ряд

податливых метафор, фразеологизмов, как то: упасть с луны, свалиться с неба, как

гром свалиться с неба, упасть, как снег на голову, или вот, как скажет сам же, но

потом, уже будучи профессором, Антонио: «…это спасательный круг, брошенный

мужчине судьбой с неба», – на что доктор, парадоксов друг и лицевой хирург

сильным хирургическим, таким, какими и бывают пальцы у хирургов пальцем

укажет в небо, – а профессор, изучив палец доктора профессорским, таким,

какими бывают у профессоров взглядом, добавит к пальцу, что от судьбы не

уйдёшь, – и оба захихикают. Но это будет потом, потом, почти в конце.

Да, как говорится, «с неба звёздочка упала!» Она, как звёздочка, как звезда, как

звездища, как сверхновая и сверхплановая упала, и профессора Антонио,

влюбившегося с первого взгляда (все уже забыли про кого мы; с этими скобками

и вводным, даже не предложениями, а периодами), его, значит, студента и в

будущем профессора Делаланда, чьи записки я всё намереваюсь начать, его могла

спасти только ирония… а им?.. им?.. Луна!.. им было всё всё равно и никакого, ну

никакого дела до того, что у малоберцовой кости есть передняя, а есть и, как

сказал философичный патологоанатом (о нём ещё будет много), и задняя

поверхность… но об этом впереди. У нас ещё много о чём есть впереди, у нас ещё

«Записки профессора», как заявлено, снова же, впереди, то есть потом, а мы ещё,

как только что было замечено, к ним и не приступали.

Ну что ж? «Теперь все флаги в гости к нам! – если ещё помнит кто-то, о чём мы

говорили, – «Теперь все флаги в гости к нам!» – провожая глазами и указывая тем

же пальчиком, которым привела в себя профессора или вывела, наверное,

правильней, вывела из себя пальчиком профессора, и, тем же пальчиком,

указывая на аэроплан, сказала директорша модного, модной музейной лавки

«Кукольные штучки» Софи.

«Теперь все флаги…»

Заметили, как созданная пронзительным умом метафора превратилась в общее

место, nämlich… ах, даже не хочется произносить позорные словеса, хотя, как все

знают, в устах, как раз в таких (устах) какие любим мы (настоящие), мужчины,

всякое, какое угодно словцо в этих устах выглядит, как подарок, как надежда и

даже, как, снова же, звёздочка с неба и обещание в крррасной, может, кто любит

больше, в голубой или краповой ленте. – Все флаги в гости к нам теперь.

16

об иронии, форме парадоксального, о господине Шлегеле

Карле Вильгельме Фридрихе, некорректно перебитом

несколько выше, и о его сотоварищи(ах).

Господин Шлегель Карл Вильгельм Фридрих, сидя, как-то, на исходе