Протягивая руку консерваторам-общественникам, отвергая расизм и выказывая интерес к «третьему миру», Рейган актуализировал традиционную программу консерваторов. Но что по-настоящему воспламеняло избирателей, так это неуклонный и страстный патриотизм, лежавший в основе его программы. Выиграв в 1966-м, затем 1970 году губернаторские выборы в Калифорнии и восстав таким образом из пепла, оставленного поражением Голдуотера, Рейган, казалось, неудержимо двигался к вершине. Но тут-то он и совершил первую крупную ошибку — бросил в 1976 году перчатку президенту Джералду Форду.

Форд, назначенный в 1973 году вице-президентом после отставки Спиро Агню и занявший пост президента в августе следующего года после отставки Никсона, стал первым в США главой государства, которого не избирали ни на ту, ни на другую должность. Когда одним из первых своих в качестве президента указов Форд реабилитировал Никсона, большинство американцев заподозрили сделку, и новый президент начал стремительно терять политические очки. А когда, судя по всему, он начал метаться в поисках выхода из растущей инфляции, поражение его казалось неизбежным.

Неуверенные шаги Форда лишь усиливали веру Рейгана в себя, и в ноябре 1975 года он официально включился в президентскую гонку. Но Джералд Форд, опираясь на имевшийся политический опыт, собрался, а его искушенный руководитель аппарата Дик Чейни привнес в работу администрации известный порядок. Америка, уставшая от параноидальной таинственности и лжи никсоновской политики, судя по всему, приветствовала освежающую открытость и искренность Форда. Позиции Рейгана заколебались; после неудач на первых «праймериз» его шансы на победу сделались призрачными.

Но на первичных выборах в Северной Каролине Рейган попал в точку, собрав своих приверженцев под знаменами протеста против готовившегося договора с Панамой, по которому ей отходит контроль над каналом, разделявшим страну надвое. Играя на американском патриотизме и верности позиции «наши интересы превыше всего», Рейган обрушился на будущий договор: «Мы купили этот канал, мы построили его, он наш, и он останется нашим».

Рейган убедительно победил в Северной Каролине и на всех оставшихся «праймериз». Но этих побед оказалось недостаточно, чтобы переломить поддержку, которую Форд уже завоевал в республиканских штатах. На съезде 1976 года он проиграл сопернику с микроскопическим разрывом: 1187 голосов против 1070. Несломленный, он провозгласил: «Я ранен, но не убит. Я встану и вновь начну сражение».

Ослабленный борьбой на первичных выборах, Форд проиграл демократу Джимми Картеру, а Рейган вошел в фазу жизни, которую сам же назвал «годами, проведенными в пустыне». Человека не при должности, его всячески обвиняли в поражении Форда. Но даже если в политическом смысле эти годы оказались для Рейгана пропащими, в плане мировоззрения Рейган во многом вырос. Биограф Рейгана Ди-неш Де Соуза отмечает, что его «политическая программа основывалась на идеях, к которым он пришел в 1970-е годы. Все это время он призывал к отказу от политики разрядки и «отбрасыванию» советской империи. Он предлагал вернуться к доктрине Монро и обдумывал способы избавления от Кастро. Он размышлял над отказом от системы прогрессивного налогообложения и возвратом к налогообложению пропорциональному — сейчас оно называется прямым. Он раздумывал над возможностью реформы системы социального страхования — пусть она будет добровольной. От каких-то из этих идей он впоследствии отказался; какие-то сохранились в неприкосновенности, но любую он подвергал народному испытанию, будучи убежден, что только люди могут решить, имеет ли смысл то или иное предложение. Он стремился найти нечто среднее между консерватизмом и популизмом».

Использование «безвластных» — после падения — периодов для восстановления внутренней силы и формирования программы — ключевое испытание в карьере многих политиков, которые побеждали, не отклоняясь от принципов. Для Рейгана период раздумий совпал со временем, когда Америка начала ощущать, что иссякают последние запасы ее оптимизма.

И вот как раз в годы всеобщего кризиса веры Рейган, кажется, обрел свой политический голос.

Шестидесятые годы были плохим временем для Америки. Семидесятые оказались еще хуже. По мере того как десятилетие, начавшееся с войны и пришедшее в середине своего развития к Уотергейту, клонилось к унылому закату, американцы начали сомневаться в своем национальном предназначении, будущем и силе.

Очереди за бензином растягивались на целые кварталы; инфляция выражалась двузначными цифрами, и безработица от нее не отставала. Ученым понадобился новый термин, чтобы выразить явную аномалию: одновременный упадок экономики, которая упорно отказывается расти, и инфляция, которая упорно отказывается снижаться. Так появилось слово «стагфляция».

Когда иранские боевики захватили американцев в заложники и продержали более 400 дней под беспомощные заклинания президента Джимми Картера освободить их, кризис, кажется, достиг крайней точки. Так низко нация еще не опускалась. Мы пришли к убеждению, что будущее теперь принадлежит Японии, а теория, согласно которой Соединенные Штаты, повторяя путь Британии в начале века, вступили в эпоху упадка, вошла в повседневный обиход.

Бартон Пайнз так живописует сложившуюся ситуацию: «Это было страшное, кошмарное время… Худшее, наверное, заключалось в том, что мы, судя по всему, распростились с главной мечтой американской истории: мечтой о том, что завтрашний день можно сделать лучше сегодняшнего… нам твердили, что меньше — это на самом деле больше, что ресурсы иссякают… а вчера было лучше, чем когда-либо будет впредь».

Что же, возможно, американцы были подавлены, но Рейган — нет. Оптимизм и мужество, которые он сохранял перед лицом неразрешимых, как многим казалось, проблем, воодушевляли его соотечественников, торжественные обещания возродить доверие нации к самой себе привлекали к нему миллионы людей.

Сравнивая Картера с капитаном корабля, потерявшего управление, Рейган риторически вопрошал: «Стал ли мир безопаснее, стало ли в нем. спокойнее жить?» В его интонациях звучали те самые легкость и оптимизм, которые он хотел вдохнуть в рядовых американцев. «Экономический упадок — это когда ваш сосед теряет работу, — добродушно шутил он. — Депрессия — это когда работу теряете вы сами. А оздоровление — это когда работу теряет Джимми Картер». В общем, победой Рейган, наверное, больше обязан своему оптимизму, нежели партии, мировоззрению или каким-то конкретным предвыборным обещаниям.

Рейган свирепо нападал на пессимизм семидесятых. Оставив позицию обыкновенного идеолога, он превратил выборы в референдум по поводу американских возможностей и американского будущего. «Можно услышать, что Соединенные Штаты уже достигли своего пика, что наша нация уже прошла свой зенит, — говорил он на съезде республиканской* партии в 1980 году. — Но я никогда не примирюсь и не буду равнодушно наблюдать за тем, как эта великая страна распадается под посредственным руководством, которое, дрейфуя от одного кризиса к другому, ослабляет нашу национальную волю и подвергает эрозии нашу цель».

Сначала Картер считал, что может набрать очки, обзывая Рейгана экстремистом. Следуя линии Джонсона, которая принесла ему победу над Голдуотером в 1964 году, Картер охарактеризовал рейгановский консерватизм как «радикальный отход… от наследия Эйзенхауэра и других». Такая стратегия могла бы оказаться эффективной в борьбе с идеологом, но Рейган-то выступал в качестве патриота и воплощения американского духа. В теледебатах он обезоруживал действующего президента простой усталой репликой: «Ну вот, опять вы за свое», которая звучала всякий раз, когда Рейган чувствовал, что оппонент пытается представить его политику в ложном свете; после этого симпатии избирателей повернулись в его сторону.