По вечерам любил дед Фёдор пропустить рюмочку. Баловался «невинными и полезными», как он говорил, настойками на травках. Наливая из штофчика с большим выпуклым цветастым петухом на боку, говорил:

– Чью здравицу пьём, того и чествуем.

Не торопясь, доставал из кольца салфетку, затыкал её за ворот рубашки.

– Смотри, как дед ест, – говорила бабушка. – Учись.

Я смотрела и училась.

– Что это ты, как старуха, к тарелке носом приткнулась, али не видишь ничего? – спрашивал Фёдор, не глядя в мою сторону.

Бабушка Паша, слегка ударив меня кулачком между лопатками, говорила:

– Не сутулься, не шибко жизнью задавлена. Молодая ещё к земле гнуться.

Докторов дед Фёдор не признавал, называя их шарлатанами, и лечился исключительно домашними средствами. Обожал без всякой нужды парить ноги в большом медном тазу.

Когда случалось ему болеть, бабушка добавляла туда травки, дух от которых шёл по всему дому.

Дед Фёдор был страстным охотником. Привозил подстреленных куропаток, уток и зайцев. Все ели и хвалили дичь бабушкиного приготовления, а я сидела в углу и тихо плакала, вспоминая их стеклянные, тронутые смертью глаза. Кузина, уплетая перепелов, дразнила меня «куксей».

Иногда к деду Фёдору приходили друзья и до утра играли в покер. Как-то я заболела и лежала с высокой температурой. Бабушка, умаявшись по хозяйству, спала в другой комнате. Мне захотелось пить. Я вышла на кухню, где за столом в голубом табачном дыму сидели игроки. Один из них, увидев меня с распущенными белыми волосами и в длинной до пят ночной рубашке, воскликнул:

– А вот и ангел явился! Пора нам от грехов отходить.

И, бросив карты на стол, ушёл.

Компания очень по этому поводу расстроилась, а один из игроков упрекнул:

– Видишь, что ты наделала? Он же проигрывал, потому и смылся, мерзавец!

Я чувствовала себя виноватой, но дедушка, напоив меня водой, отнёс в кроватку и, погладив по голове, успокоил:

– Спи, внученька, ты тут ни при чём. Эта пройдоха от нас не уйдёт.

Прошло несколько дней, и удравший игрок снова появился у нас в доме.

– Дядя, – спросила я, когда он со мной поздоровался, – вы – пройдоха?

– Да, – ответил он со смехом. – А ты откуда знаешь?

– Дедушка сказал, – ответила я.

* * *

По праздникам приходили гости. Бабушка Паша задолго начинала метаться по кухне, готовя угощение. Для нас с сестрой это были счастливые дни. Предоставленные себе, мы делали, что хотели.

После сытного обеда и обильных возлияний гости пели песни. Бабушка заводила тоненьким звонким голосом: «Каким ты был, таким ты и остался…» Гости хором подхватывали: «Орёл степной, казак лихой. Зачем, зачем ты снова повстречался? Зачем нарушил мой покой?»

Мы с сестрой подпевали.

У нас с ней был любимый уголок – за голландской печкой. Там мы играли в куклы, читали и сплетничали о подружках. На сундуке валялся старый казачий полушубок. Иногда мы на нём и засыпали, прикрывшись длинными полами.

В сундуке бабушка хранила сокровища, оставшиеся от прошлого, – старинные шали, коробочки из-под монпансье, пуговицы от прадедовского мундира, серебряное зеркальце, салопы, побитые молью, кружева ручной работы и пожелтевшие фотографии в изящных рамках.

«Это всё ваше», – говорила она. Иногда давала померить длинные платья и сапожки на каблуках с бесконечными застежками. Путаясь в оборках и подворачивая ноги, мы с сестрой бежали к зеркалу и, смеясь и толкаясь, любовались собой.

Во дворе жил наш пёс Полкан. Это был немолодой сеттер, с которым дед Фёдор ходил в былые времена на охоту. Засидевшись на цепи, он с радостью бросался и к своим, и к чужим. Однажды, когда бабушка Паша была в магазине, пожалев пса, мы решили с сестрой спустить его с цепи. Тот, вырвавшись на свободу, передушил в мгновение всех цыплят, гулявших по двору.

Досталось нам по всей строгости. Сидели мы с сестрой по разным углам, пока нас не освободил из неволи добрый дед Фёдор. Бабушка Паша долго укоряла нас своими цыплятами: «Такие уже справненькие, такие жирненькие были». Мы с сестрой благоразумно помалкивали. Бывший казак Фёдор после этого случая звал душителя кур не иначе как «Полкашка Троцкий».

В соседнем доме жила семья старшего брата Фёдора. Несколько раз на дню к нам забегала его жена Анна. Поминутно моргая, она рассказывала очередную уличную байку и бежала «по домашности». Я спросила бабушку Пашу, почему она так часто моргает.

– Это нервный тик. У неё на глазах большевики отца и брата кольями забили за офицерские погоны, – объяснила она.

Я ничего не поняла, кроме того, что большевики – это злодеи, которые убивают людей кольями.

Иногда тётя Аня, большая любительница бани, брала нас с сестрой попариться. Жарила в парилке, хлестала веником, «чтоб стройнее девки были, а то замуж никто не возьмёт». Замуж мы не собирались, потому отбивались от веника всеми силами. Пытка мочалкой, терзающей наши худенькие спины, заканчивалась слезами. Я плакала тихо, сестра – в голос, поэтому меня жалели больше.

У тёти Ани был волшебный дар выращивать всё, что принимала земля. Её огород и сад были лучшими на улице. Промышляла она цветами. Ходила ночью на городское кладбище, собирала глиняные горшки, выращивала в них бегонию и герань и продавала на рынке. Бабушка её стыдила:

– Креста на тебе, Анна, нет. Что ж ты у мёртвых последнее забираешь?

– Глупости, – часто моргая, говорила та, – им это уже ни к чему. У них там своя жизнь в других, райских цветах.

– Неужели не боишься бродить ночью по кладбищу? – спрашивал дед Фёдор.

– Я, Феденька, ничего и никого не боюсь. Отбоялась, дружочек.

* * *

Одно из ярких моих воспоминаний связано с первым причастием. Готовились мы к нему с сестрой усердно – говели и старались думать о Боге. Из страха совершить какой-нибудь грех я отказалась от детских соблазнов – перестала бегать, играть и ходила, семеня ногами и согнувшись, подражая благостным старушкам. Походка моя, однако, маме не понравилась, и она быстро вернула мне мою природную, сказав, что я стала похожа на Бабу ягу.

Уже будучи постарше, любила ходить с бабушкой в церковь причащаться и исповедоваться. В кадильном дыму и золотом сиянии косых солнечных лучей, падающих из бокового окна, батюшка казался святым. Мне нравились его сухая бородка, голубые глаза, богатая риза и огромный крест с рубинами. Заворожённо смотрела я на алтарь, на врата в рай – две золочёные двери, за которыми в белых облаках в небесном сиянии парил красавец Иисус Христос.

– Бог видит всё, – сказала как-то бабушка, – от него никуда не спрячешься.

– Даже в чулане? –