дорогие магнитофоны, золото, украшения, кожаные вещи, меха.

Дело об ограблении реставрирующегося особняка представилось ему унылым и нелегким.

– Вы, кажется, Вадим Николаевич, – повернулся к нему Забродин, – не совсем понимаете, почему я и мои коллеги так хлопочем об особняке Сухотина? Вы москвич?

– Да, только какое это имеет отношение к делу?

– Самое прямое. Вы любите Москву? Старую Москву, где прошло ваше детство?

– Конечно.

– Так, – художник хлопнул в ладоши, – а теперь закройте глаза и вспомните, как вы ходили от Петровки до Малого Николопесковского переулка?

– Но его же нет!

– Правильно. Его нет. Так же как нет многих переулков и особняков, так же как нет на Пушкинской площади дома Фамусова, да и сам Александр Сергеевич стоит на другом месте. Так же как вместо умного, грустного, ироничного Гоголя, спрятанного в глубине двора, мы видим на бульваре писателя, похожего больше на военачальника или передовика производства. Мы смотрим по телевизору «Клуб путешественников» и восторгаемся красотами Венеции. Правильно! Это прекрасно, но, стоя на площади Святого Марка в Венеции или гуляя по Парижской улице в Праге, мы не должны забывать о красоте нашего города. Пусть неяркой, но милой русскому сердцу красоте Москвы.

Голос художника, набрав силу, бился о стены кабинета. Звучал красиво и гулко.

– Москва – центр России. Какой русский может забыть ее необычайную красоту. Вспомните, друзья, вашу молодость. Осенние переулки Замоскворечья, Арбата, Чистых прудов. Да, я за то, чтобы строить новые прекрасные и светлые города. Но зачем же уничтожать собственную историю? Ах, сколько погибло чудесных домов, в которых бывали Радищев, Лермонтов, Рылеев, Пушкин, декабристы, народники, писатели. На этих домах не было мемориальных досок, и они попали под страшную линию сноса и реставрации. Если б вы знали, товарищи, сколько трудов нам, ревнителям русской старины, стоит отстоять улицу, переулок, дом от сноса. Если б вы знали…

Генерал проводил Забродина до дверей, вернулся и сел рядом с Вадимом.

– Что ты такой мрачный? Как дома?

– По-прежнему.

– Слушай, я бы ввел в положение о присвоении звания полковника графу – женат. Холостым бы не присваивал.

– Во-первых, я разведенный, во-вторых, замуж обычно хотят выйти именно за полковников, в-третьих, почему?

– От зависти, Дима, от зависти.

– Не завидуй, не такая уж легкая должность на этом свете быть холостым.

Когда никого не было, в редкие минуты неслужебных разговоров они вновь, как и в те далекие годы, переходили на «ты».

– Знаешь, – Кафтанов взял сигарету, – я Леньку Васильева вчера видел.

– Ты много куришь.

– А-а. Доктор, завсектором в институте, книги, лекции. Жизнь. А мы?

– Мы, Андрей, и даем ему материал для диссертации.

– Слушай, ты мне не нравишься.

Кафтанов подошел к шкафу, снял китель, аккуратно повесил его на плечики.

– Что с тобой?

– Прошлое удивительно, настоящее замечательно, будущее не поддается самым смелым прогнозам.

– Ну, что касается будущего, так в ноябре с тебя. – Генерал щелкнул себя по шее. – Послали тебя на полковника, да и о служебном перемещении есть мыслишка. Меркулова забирают в главк. Рад?

– А то нет. Конечно, рад.

– То-то. Так что это твое последнее дело в старой должности.

Кафтанов подошел к столу. В модном темно-синем костюме он совсем не походил на генерала милиции, а скорее на журналиста-международника.

– Ну а теперь перейдем к нашим баранам. – Генерал посмотрел на Вадима, помолчал, постукивая пальцами по столу. – Ты, конечно, удивился, что я решил поручить тебе это дело.

– Не то чтобы удивился, просто не ожидал.

– Я объясню тебе. Мне кажется, что ничего сложного в этой криминальной истории нет. Нет! Понимаешь? Я даже уверен, что в особняке поработали жучки от антиквариата. Но я знаю тебя. И как сыщика, и как человека. Дело деликатное крайне, ну и, конечно, разобраться в нем должен человек тонкий, умный, любящий Москву.

Вадим с изумлением посмотрел на генерала.

– Ну, знаешь, так сразу…

– Да, именно сразу. Я тебя считаю таким. Ты посещаешь вернисажи, дружишь с актерами и писателями, бываешь в ресторанах творческих домов. Да, мне нравится это. Я люблю твою комнату, сплошь заставленную книгами, и мне даже импонирует, что ты так небезразлично относишься к одежде. Сегодняшний сыщик должен быть элегантным, эрудированным, светским, если хочешь.

– Послушала бы тебя моя сестра.

– У твоей милой Аллочки несколько иное толкование этих понятий, в ее интерпретации все вышеизложенное лежит рядом с погоней за благами материальными, притом взять их она желает любой ценой.

– А ведь она тебе нравилась.

– Поэтому я так уверенно и говорю. Ей не мужик нужен, а ее Слава, закопавший на дачном участке свой талант и мужское достоинство ради погони за копейкой. Вспомни, как он начинал. Один прекрасный художественный фильм, а дальше бесконечные документальные ленты и дикторские тексты ради дачи, машины, шубы. Ради Аллочкиного сытого благополучия.

– Не суди, да не судим будешь. А все-таки прошло столько времени, а тебя задевает это.

– Задевает. В незаконченности – вечность.

– Батюшки, как напыщенно!

– Ну тебя к черту! Дело, товарищ подполковник, дело. Я создаю отдельную оперативную группу. Руководитель – ты. Заместитель – Калугин. Он много лет занимается антиквариатом. Двух остальных берешь из своего отдела. Кого?

– Пожалуй, Фомина…

– Я так и знал.

– И молодого возьму, Алешу Стрельцова.

– Он же всего год в отделе.

– Ничего, паренек хваткий, умный и деликатный.

– Быть по сему. Машину вам выделяю круглосуточную и, конечно, дам команду всем службам об оперативной помощи.

– Добро.

Вадим встал.

– Ты куда?

– Домой.

– Домой. Проза.

Кафтанов полез в карман, достал три десятки.

– Поехали ужинать. Бутылку шампанского выпьем.

– Куда?

– В Дом кино. Ты там вроде свой.

– Поехали.

Его разбудила луна. Она повисла над окном, залив комнату нереальным зыбким светом. Тускло заблестели стекла книжных полок. Картина на стене ожила, маковки церквей и колокола придвинулись ближе. Вадим сел на постели, глядя на лунный свет, и ночь закачала, понесла, понесла его по нему.

Ах, ночь, ночь! Вместе с бессонницей ты приносишь воспоминания. В ночных воспоминаниях почему-то нет места радости. Открывается дверь памяти, и в комнату, залитую светом печали, приходят ушедшие друзья и навсегда потерянные женщины.

И тоска приходит о жизни, которую ты бы смог прожить иначе и удачливее. Ведь сколько на земле прекрасных профессий. А у тебя всю жизнь грабежи да разбойные нападения.

Ах, ночь, ночь! Плохое это время для одинокого человека. В темноте комнаты еще сильнее ощущаешь ненужность свою. Прав Кафтанов, семья должна быть.

Была бы семья, жена рядом, ребенок в другой комнате.

Нет этого, есть комната, освещенная луной, огонек сигареты и горечь воспоминаний.

Он подошел к раскрытому окну. Пустой Столешников был похож