глазами его всплывает светлое пятно – из общей серой массы выходит пожилая женщина, размашисто крестится на образ Пресвятой Богородицы, демонстративно разворачивает клетчатый носовой платок, достает завёрнутые в него деньги и бросает в ящик для приношений. Сложенные вдвое гривны глухо падают на пустое дно. На выходе женщина ещё раз крестится и уходит из церкви. Уходит, высоко подняв голову, ни на кого не обращая внимания, намеренно направляя взор мимо людей.

Он даже вздрогнул, словно снова почувствовал, как сгорал в тот момент от стыда и собственной нерасторопности, как рука его сама потянулась в карман, нащупала купюры, а ноги направились к ящику, к которому вслед за ним тут же выстроилась очередь из других прихожан. Выходил он из храма с чувством исполненного долга, понимая, что совершил благородное дело – помог не кому-нибудь, а самому «воину АТО».

Сейчас ему тоже было стыдно. Стыдно, что поддался чужому влиянию, что пошёл на поводу стадного инстинкта, который недавно ещё игнорировал. И чем он лучше тех, над кем прежде смеялся? Разве только, что они бровки с заборами красили, а он – деньги на войну сдавал.

Странное дело, но размышления Ивана напрямую задели его самолюбие, его гордыню, которой раньше он так кичился, а ещё – направили мысли совершенно в другую сторону, где была не одна, а две правды, и обе они заслуживали на признание.

–…Порядка нигде нет, нет ответственности, – рядом продолжал монотонно зудеть Иван. – Помню, строился. За оформление документов одному «на лапу» дал, потом второму, третьему… В итоге оказалось – «не соответствует разрешению на строительство». Разумеется, отказали во вводе в эксплуатацию, пришлось по новой давать. Так и во всем – никто никого не проверяет, никто никого не контролирует, законы не выполняются, сплошной договорняк. А, представь, оружие на руках у людей появилось – счас отжим, как в девяностые, пойдёт, только ещё пуще – бывшие сидельцы вооружились, так что только держись…

«Действительно, нет порядка». Иногда Богдану казалось, что Украина похожа на семью, в которой родители потеряли контроль над детьми, и каждый живёт теперь, как ему вздумается, ни по каким вопросам друг с другом не пересекаясь.

–…А ещё, не завидую я местным – никто не будет выяснять, кто в референдуме участвовал, а кто – не участвовал. Все под подозрение попадут, не отмоются – Киев им строптивости не простит, – произнёс Иван уверенно, как непреложную истину. – Их жизнь сейчас и ломаного гроша не стоит, особенно там, где добробаты стоят. Я бы на их месте… – Иван подумал немного, потом кивнул на экран. – Я бы на их месте ни на что не надеялся и никому не верил – заварили кашу, знать, должны до конца идти. Может, так и надо – судьба рисковых любит. Да и где гарантия, что потом зачистки не будет, что обе стороны будут соглашение выполнять?

Две недели назад Богдан с этим не согласился бы, но сейчас видел, что стоило Донбассу его несогласие с переворотом во власти в Киеве, и потери эти казались ему непомерно велики, катастрофически велики, и не было ни конца им, ни краю.

– Другие они, Богдан, не такие, как мы. Вроде без клея держались при Союзе, но и тогда не особо дружили, в одной стране, а порознь жили. А нынче такая трещина пошла, что никакой замазки не хватит, чтобы разрыв соединить. Да ещё в регионах князьки доморощенные голову подняли, решили и себе кусок пирога отхватить, всё пожирнее норовят. Законы свои, порядок свой в областях устанавливают, армии придворные собирают, огнестрелом вооружают. Надеются, что потом не спросит никто, а на таких, как мы, внимания не обращают.

При упоминании о частных армиях перед глазами Богдана появились тщедушные мужички с палками наперевес, марширующие между палатками на Майдане. К этим плюгавым «самураям» за месяц настолько привыкли, что даже не заметили, когда у них в руках вместо наспех сколоченной из фанеры и деревянных обрезков защиты, появились настоящие щиты, такие же, как у бойцов «Беркута». На подсознании, правда, возник вопрос, куда девались их владельцы и прочая амуниция, но вслух его никто не озвучивал. Позже бойцы этих отрядов, названные самообороной, возглавили уличные бои, и уже не казалось странным, откуда у них балаклавы и коктейли Молотова, как и то, кому эти люди подчиняются и кто им даёт задания.

К тому же, подобные отряды присутствовали и в каждой области – воздвигали на дорогах блокпосты, захватывали госучреждения и даже охраняли вместе с полицией общественный порядок, что вообще друг с другом не стыковалось, поэтому он был немного удивлён, когда узнал, что причиной начала АТО в Донецке и Луганске было нападение местных на областные госадминистрации.

Все вроде верно: совершили преступление – отвечайте, но, с другой стороны, если быть объективным, то как тогда обьяснить аналогичные захваты, к примеру, у них, во Львове? Честно говоря, он вообще не понимал, зачем захватывать то, что тебе уже принадлежало – и в администрации, и в областном совете в их городе свои к оппозиции люди сидели, а процентов восемьдесят депутатов вообще партийцами лидера Майдана Олега Тягнибока являлись. Что, спрашивается, нужно было менять – шило на мыло или наоборот? Да и зачем?

И по времени тоже как-то не складно получалось – если по факту захвата антитеррористическую операцию начинать, то обстреливать нужно было не Донецк и Луганск, а Киев и Львов, где государственные учреждения были заняты демонстрантами не в апреле, а ещё в январе-феврале месяце – в самом начале года. И то, как это происходило, сами протестующие не ленились выкладывать в интернет – погромы сопровождались пожарами, уничтожением документов, порчей казенного имущества, и вообще – какой-то неестественно дикой радостью, будто ритуальные танцы у костров колдунов и шаманов, но тогда это не вызывало удивления, как и появление вооружённых блокпостов на дорогах, и других революционных реалий по примеру Октябрьской революции семнадцатого года.

У Богдана до сих пор в глазах стояли отблески огня, когда молодые люди с закрытыми балаклавами лицами сжигали документы из кабинетов областного СБУ, а потом бросили в помещение гранату. Но не это даже его смутило – за погромом с восторгом наблюдали школьники, завёрнутые, как в коконы, в сине-желтые флаги, и гордость в их глазах за происходящее пугала…

Михаила он услышал ещё издалека, тот шёл по коридору и громко ругался по телефону.

– О, да вы, доктор, в одном месте их складируете? – присвистнул Миша, окинув взглядом палату. – Когда ни зайду, знакомые все лица!

Мишина реакция на