– Да мы-то ладим, только вот одного я не понимаю: как она могла так поступить с вами?

– Не понимаю, о чем вы. – Генрих пожал плечами. – Если можно, выражайтесь яснее. Надеюсь, с Эльфирой все в порядке? – Ученый вопросительно посмотрел на Арину.

– Я не знаю, но мне кажется, что далеко не все, – вздохнула Арина.

– Она здорова? – чуть не выкрикнул Генрих. Ситуация начала его немного нервировать.

– Да я и не знаю, как это назвать. По крайней мере, она не сказала, что больна. Хотя я лично считаю, что она немного не в себе. – Арина скорчила сочувственную гримасу.

– Арина, по-моему, до сих пор мы прекрасно понимали друг друга...

– Да, – перебила домработница, – мы понимали, когда речь шла о том, сколько кусков сахара положить вам в чай и какую рубашку подготовить к научному совету. Но когда мы говорим о человеке, который подло пробрался в вашу жизнь и бессовестно эксплуатирует вас, играя на чувствах, вряд ли можно ждать понимания. – Лицо Арины выражало неподдельное сопереживание.

Генриху стало не по себе:

– Дорогая Арина, разрешите мне самому анализировать свои чувства и отношения с людьми. Если с Эльфирой все в порядке, считаю, что нам лучше поговорить о рубашках и о сахаре.

Арина грустно вздохнула.

– Ну что же, кажется, вам самому лучше убедиться в том, насколько у вашей подопечной все в порядке. Для этого достаточно съездить к ней домой. Может быть, в вашем понимании это не болезнь, а в моем – очень даже тяжелое психическое заболевание.

Судя по всему, Арина не намерена была продолжать. Генрих с удивлением констатировал, что им овладевает некий порыв – ему и правда захотелось поехать к Эльфире и разрешить задачу, которую задала домработница. «Впрочем, – подумал он, – лучше я позвоню».

Он набрал номер. Не дождавшись ответа, перезвонил через десять минут. Результат тот же. Через следующие пять – снова безответный звонок. Бросив трубку, Генрих натянул легкое пальто и вприпрыжку поскакал к машине.

Незнакомые до сих пор эмоции целиком овладели им: здесь были и сомнения в правильности поступка, и страх перед неизвестностью, и переживания за девушку, и ревность, и злость...

Через сорок минут взволнованный ученый тарабанил в дверь небольшой съемной квартиры, где Эльфира один раз угощала его чаем с печеньем.

– Кто там? – послышался голос вдалеке. Это был ее, Эльфирин голос, только немного сдавленный и как будто испуганный.

« Слава богу, она жива!» – подумал Генрих и вновь удивился сам себе.

– Эльфира, открой! Это – я, Генрих! – От волнения ученый внезапно перешел на фамильярное «ты».

Ответа не последовало. Генрих колотил в дверь все сильнее, казалось, тонкое дверное полотно вотвот вылетит из проема.

– Не стучите вы так, – попросил голос Эльфиры.

– Открой, тогда я перестану стучать, иначе просто вынесу дверь вместе с косяком!

– Хорошо, хорошо, я открываю!

Через пару минут послышались легкие шаги, звяканье ключей, и дверь приоткрылась. Генрих изо всех сил толкнул дверь и схватил Эльфиру в объятия. Он сам не ожидал от себя такой бури эмоций.

– Девочка моя, ну разве можно так пугать людей? Я думал, ты заболела или с тобой что-то случилось...

– Гм... – послышалось из комнаты. Голос был явно мужским. Для того чтобы Генрих больше не сомневался, голос крякнул еще пару раз.

Генрих отстранил девушку от себя. Его вдруг осенило:

– Ты... не одна?

– Да, конечно. Поэтому я и не смогла прийти сегодня к вам. Я работаю.

У Генриха вспотел затылок.

– Как это – работаю?

– Так, как обычно. У меня клиент – очень хороший, он заплатит мне по двойному тарифу за то, что я принимаю его именно сегодня. В другое время он не может...

Генрих уже ничего не слышал, у него зазвенело в ушах, он сделал два неуверенных шага по направлению к комнате и увидел немолодого пузатого дядьку с красным лицом и осоловевшими глазами. Нижняя часть туловища дядьки была прикрыта мятой простыней ровно до неприятной пупочной грыжи, которая без зазрения совести, словно выпученный глаз, рассматривала нежданного гостя. Грыжа восседала на округлом расплывшемся шаре запасов организма на случай голода. Здесь же покоилась пухлая маленькая ручка с короткими, поросшими редкими волосами, пальчиками. На безымянном утонуло в складках массивное обручальное кольцо. Генриха чуть не вырвало.

– Вы и есть клиент? – только и мог спросить ученый.

Мужик прочистил горло.

– Ну да... А ты что, следующий? Накладочка вышла, дорогой, придется тебе попозже зайти. Девушка пока занята. Она МЕНЯ любит, дорогой! – Он демонстративно сложил руки на груди, показывая, что не собирается более терять оплаченное время.

Генрих и не претендовал. Он весь как-то сжался, быстро развернулся и вышел прочь из квартиры.

«Как она могла?» – вопрос неотступно преследовал его, пока он ехал домой. Он помнил время, когда этот вопрос уже терзал его с такой же неотвязной настойчивостью, только касался он совершенно другой женщины... Генрих тупо управлял автомобилем, а в голове, как в пустой банке, перекатывался проклятый вопрос. Впрочем, на подъезде к дому он трансформировался в еще более убогий формат. Теперь ученый пытался раскрыть другой секрет: «Как я мог...»

В этот день женщина как личность и как человек перестала интересовать ученого из лаборатории мозга. Если только в качестве респондента или испытуемой. Генрих поклялся, что больше никогда никого не станет любить. Конечно, многие люди давали себе клятвы. Но поверьте, обет человека, который посвятил свою жизнь изучению реакций головного мозга на все происходящее вокруг, – совсем другое дело.

Мозг человека и высших животных защищен несколькими оболочками от возможных внешних повреждений. А от тех, которые идут изнутри организма и через органы чувств? Хуже всего обстоит дело с влияниями «изнутри организма».

Н.П. Бехтерева

Генрих не просто поклялся. Через пару недель усилием воли он почти вернулся в прежнее состояние. Это было состояние независимости, полета и открытий. То, что ему довелось пережить с Эльфирой, казалось ужасной глупостью, неэффективной тратой времени... Нельзя сказать, что боль предательской любви к обыкновенной проститутке покинула сердце ученого в один миг. Иногда она врывалась в душу острой тоской и задавала вопросы, которые начинались со слова «если». Генрих старался не расслабляться, убеждая себя, что для него этого слова не существует. В научной работе, экспериментах, которые проводятся на микроскопических объектах, требующих высочайшей точности, этому «если» места нет. Настройки, которые Генрих пытался установить в своей голове, периодически давали сбой, и тогда он возвращался мыслями к Эльфире. В эти минуты его лицо приобретало особенное выражение, которое безошибочно распознавала Арина.