Мы припарковались у старого корявого дерева, которое давало единственную тень на раскаленной стоянке. Бобби зашел в здание с самкой из кабины, а Карлос приблизился к двери клетки. Мы все, кроме Сестры, сунулись вперед.

– Иди, Коко. Коко, – повторил Карлос. Его пальцы пахли арахисом, ягодами и еще чем-то непонятным.

Мы все ревниво залаяли, когда Коко повели в здание. Потом просто лаяли, потому что умеем лаять. Большая черная птица уселась на дерево над нами; она смотрела на нас, как на идиотов. Мы немного полаяли на птицу.

Бобби вернулся к машине.

– Тоби, – позвал он.

Я гордо выступил вперед, принял кожаную петлю на шею и спрыгнул на тротуар, который обжигал лапы. Входя в здание, я даже не обернулся на неудачников, оставшихся в клетке. В здании оказалось восхитительно прохладно, и было вдоволь запахов собак и других животных.

Бобби провел меня по коридору, потом поднял и уложил на блестящий стол. Вошла женщина; я завилял хвостом, когда она провела ласковыми пальцами по моим ушам и прощупала горло. Ее руки сильно пахли химией, хотя от одежды исходил запах других животных, включая Коко.

– А это у нас кто? – спросила она.

– Тоби, – ответил Бобби.

Я завилял сильнее, услышав свое имя.

– Сколько их, ты говоришь, сегодня? – Разговаривая с Бобби, женщина подняла мои десны, восхищенная моими зубами.

– Три кобеля, три суки.

– Бобби… – сказала женщина. Я вильнул хвостом, потому что узнал его имя.

– Ну знаю, знаю.

– У нее будут неприятности, – сказала женщина. Она ощупала меня всего, и я подумал – правильно ли будет застонать от удовольствия?

– Соседей нет – жаловаться некому.

– Все равно, есть закон. Она не может больше набирать собак. И так уже слишком много. Это антисанитария.

– Она говорит – иначе все собаки умрут. Никто не хочет их брать.

– Это противозаконно.

– Перестаньте, доктор.

– Вы ставите меня в неловкое положение. Я должна думать об их благополучии.

– Мы привезем их вам, если заболеют.

– Кто-нибудь подаст жалобу.

– Не надо.

– Да не я. Я ничего не скажу, не предупредив вас, чтобы вы успели принять решение. Правда, Тоби?

Я лизнул ее ладонь.

– Умничка. А сейчас сделаем тебе операцию, подправим немного.

Бобби захихикал.

Скоро я очутился в другой комнате, ярко освещенной, восхитительно прохладной, полной химических запахов, идущих от милой дамы. Бобби крепко держал меня, и я лежал тихо, понимая, что так нужно. Было приятно, что меня так держат, и я вильнул хвостом. Я почувствовал короткую острую боль на затылке, но не стал жаловаться, а завилял хвостом, чтобы показать, что я не возражаю.

Следующее, что я осознал – я снова на Дворе! Я открыл глаза и попытался встать, однако задние лапы не слушались. Хотелось пить, но добраться до воды не было сил. Я опустил голову и снова заснул.

Проснувшись, я сразу почувствовал, что вокруг шеи что-то есть – какой-то белый конус, такой дурацкий, что я испугался, что меня прогонят из стаи. Между задними ногами болело и чесалось, но я не мог добраться туда зубами – из-за тупого ошейника. Я доковылял до крана и немного попил; живот сильно крутило. По запахам на Дворе я понял, что пропустил ужин; впрочем, сейчас это меня беспокоило меньше всего. Я отыскал тенистый кусочек земли и со стоном рухнул. Шустрик лежал неподалеку и пялился на меня; у него тоже был смешной ошейник.

Что с нами сделал Бобби?

Трех самок, которых возили с нами в здание с милой дамой, не было видно. На следующее утро я обошел Двор, выискивая запах Коко, но не похоже, что ее привезли обратно.

Вдобавок к унижению от дурацкого ошейника, мне приходилось терпеть стыд, когда все самцы в стае проверили мое больное место. Вожак довольно невежливым тычком повалил меня на спину, и я, несчастный, лежал, пока он, а за ним и остальные самцы обнюхивали меня с нескрываемым презрением.

Они не стали проделывать то же самое с самками, которые вернулись через несколько дней. Я с восторгом увидел Коко, на которой тоже был странный ошейник. Шустрик как мог утешал Сестру.

В конце концов, Карлос снял с нас ошейники. С тех пор мне уже не так интересно стало забираться на спину Коко. Я придумал новую игру: я подбирался к Коко, жуя прямо перед ней резиновую косточку, а потом подбрасывал ее в воздух и ронял. Коко, глядя в сторону, делала вид, что косточка ее не интересует, хотя то и дело бросала взгляд на то, как я подталкиваю косточку носом. В итоге Коко не выдерживала и бросалась вперед, но я знал ее слишком хорошо и успевал утащить косточку. Иногда Коко бросалась за мной, и мы бегали большими кругами – моя любимая часть игры. Иногда Коко зевала, изображая равнодушие, тогда я снова приближался, дразня ее резиновой косточкой, и она снова, не выдержав, бросалась вперед.

А порой мне доставалась настоящая кость, и тогда все было по-другому. Карлос приходил на двор с жирным мешком, доставал вкусности и выкликал наши имена. Карлос не понимал, что первую кость нужно всегда давать Вожаку, ну и правильно. Мне не всегда доставалась кость, но если доставалась, то Карлос говорил «Тоби, Тоби» и протягивал ее мне мимо носов других. Когда в дело вступает человек, правила меняются.

Однажды Шустрик получил кость, а я нет, – и произошло нечто совершенно невероятное. Шустрик притулился на краю двора, отчаянно грызя добычу; вокруг него распространялся одуряющий аромат. Я подкрался, чтобы завистливо поглядеть на него, и был рядом, когда появился Вожак.

Шустрик напрягся, чуть растопырив лапы, словно готовясь вскочить; когда Вожак подошел, Шустрик перестал жевать и низко зарычал. Никто никогда не рычал на Вожака. Впрочем, я подумал, что Шустрик прав – это была его кость, ее дал Карлос, поэтому даже Вожак не смел на нее претендовать.

Косточка была такая вкусная, что Вожак не мог сдержаться. Он сунул нос вперед, и тут Шустрик напал – его острые зубы впились прямо в морду Вожака! Губы Шустрика оттянулись назад, глаза превратились в щелочки. Вожак уставился на Шустрика, ошарашенный открытым бунтом, а потом, с гордо поднятой головой, повернулся и задрал лапу у забора, больше не замечая Шустрика.

Я понимал, что Вожак, если бы захотел, отнял бы косточку. Сил у него хватало. Я видел, что случилось, когда – незадолго до нашей поездки на машине к милой даме в прохладное здание – самцы собрались вокруг одной самочки, обнюхивая ее, в неистовом порыве задирая лапы. Я, признаться, был среди них; чувствовалось в самочке что-то неописуемо притягательное.

Каждый раз, когда самец пытался обнюхать ее под хвостом, она усаживалась в грязь, смиренно прижимая уши. Несколько раз она огрызалась, тогда самцы отшатывались, словно видели Вожака.

Мы столпились вокруг нее так тесно, что начали толкать друг друга; тогда-то и началась драка между Вожаком и самым крупным самцом в стае – громадным черно-коричневым, которого Бобби звал Ротти.