– Ничего ты не помнишь, и папу не помнишь, ты ещё…

– Максим, перестань! – голос мамы стал сухим. – Ты обещал!

– А вот и всё помню, – девочка показала брату язык, почувствовав безнаказанность, но тут же убрала его, увидев взгляд мамы.

– Прости, – Максим старался не смотреть на сестру, чтобы не видеть её гримасы. – Мам, а ты бы хотела снова погулять так вместе? Как раньше мы гуляли.

– Конечно хотела бы, – она крепко обняла детей.

– А как ты думаешь, бывает такое, что человек умер, но он всё равно рядом? – Даша задрала голову и выглядывала из-под маминой руки, ожидая ответа.

– Не знаю, сынок, но во многих культурах считается, что душа человека после смерти остаётся рядом и защищает своих близких.

– А мне кажется, что папа и правда рядом.

– Да, и мне тоже! И он защищает! – со знающим видом поддакнула Даша.

– Я бы этого очень хотела, – мамины глаза заблестели, и одна из капель, наполнившись, скользнула в уголок губ, оставив за собой влажный след. – какие же вы у меня уже большие.

Максим сидел в своей комнате. На его палец была намотана влажная тряпка, бывшая когда-то частью постельного белья. В потускневшем узоре угадывались маленькие сиреневые цветы, бывшие когда-то то ли васильками, то ли колокольчиками. Время и хозяйственные хлопоты свели их различия на нет. Иногда он подносил палец к глазам и сосредоточенно его разглядывал. Максим не пытался определить происхождение лоскута, как могло бы показаться, он его вовсе не интересовал – он смотрел на растущее пятно грязи. Оно поглощало бледные цветы как проталины снег.

Убедившись в том, что пятно всё ещё увеличивается, Максим опустил руку и стал аккуратно тереть крашеный серебром пластик модели самолёта. Он протирал лопасти, антенны, дребезжавшие, когда цеплялись за нитки торчавшие на тряпке, убирал с них пушистую пыль, скопившуюся за год, в котором они с папой перестали клеить модели. Мама сказала, что нужно почистить их к приходу гостей и добавила, стоя в дверях, что, если бы папа зашёл и увидел в каком состоянии его самолёты, то не сильно обрадовался.

Максим смотрел на модели. Большинство из них стояли на своих длинных изогнутых подставках, похожих на ноги, колени которых причудливо выгнуты в обратную сторону. Он смотрел на эту молчаливую толпу, заставлявшую его погрузиться в воспоминания.

Вот они идут втроём. Мама с папой держат его за руки и о чём-то разговаривают. Он не помнит ни слова – он сосредоточен на дороге. Дорога полна опасностей. Он старательно перешагивает и, если надо, перепрыгивает трещины, которыми исполосован асфальт. Сбивается с ритма движения родителей, то болтаясь позади них, то таща за собой. В самых отчаянных ситуациях, вцепившись покрепче в руки и почувствовав ответное сжатие, он поджимает ноги и летит над трещинами минных полей, отдавшись на волю взрослых. Их разговоры свистят над ним пулемётными очередями, а смех гремит разрывающимися снарядами. Вот папа зовёт его. Максим поднимает голову. Солнце такое яркое, что он видит только тёмную фигуру, светящуюся по краям. Он жмурится, пытаясь рассмотреть отца, но у него ничего не получается. Папа спускается к нему из солнца и садится перед ним, отворачивая его лицо от света так, что Максим чувствует спиной тепло, а папа сам начинает щурить глаза. На его лице вспыхивают и тут же гаснут солнечные зайчики. «Ну что, хочешь подняться на ту башню?» – спрашивает отец, показывая на донжон замка, со стен которого вырос весь их город. Максим поворачивается к маме и спрашивает, пойдёт ли она с ними. Она кивает, и он кивает отцу. Вот они уже идут по ступенькам, постоянно убегающим направо так быстро, что кажется будто они никогда не закончатся. А потом появляется небо, которое, чтобы доказать свою реальность, встречает их ударами ветра. Они стоят и смотрят сквозь окна башни. Птицы летают под ними и спускаются ещё ниже, чтобы сесть. Мир перевернулся – они видят город как птицы, они кричат из бойниц птицами. А потом появилась Даша. Они теперь гуляли с коляской и его держала только одна рука. Он перестал летать. На самый верх башни они поднимались с папой, смотрели и кричали как птицы, но не в пустоту, а маме, остававшейся внизу с коляской. А однажды папа умер. Максим больше не бывал на башне и не чувствовал себя птицей – мама не хотела гулять, она только плакала. Ему оставалось смотреть на модели самолётов, которые, как и он, не могли летать.

Наутро они проснулись рано. Максим торопливо умылся, забрызгав зеркало больше обычного, оделся, застегнув рубашку ровно только с третьего раза, и побежал завтракать, ударившись по пути локтем о косяк так, что в кухне он появился, всё ещё потирая онемевшую руку. Чтобы побыстрее закончить с утренними делами, он набил рот кашей, влил туда же чашку чая с молоком, и теперь пережёвывал эту смесь, прыгая глазами по мерно жующим маме и сестре. Он сильно волновался. В голове звучало: «Скоро, уже совсем скоро мы встретимся!». Сегодня была его первая поездка на кладбище.

Максим раньше не бывал в таких местах. Он видел их на экране, те кладбища показывали преимущественно ночью и на них, в свете луны, делившей небо с редкими облаками, происходила какая-то чертовщина – то скелеты играют музыку на таких же скелетах, то воскрешают или воскресают сами, бормоча заклинания. Но то кладбище, мимо которого он проходил, не было на них похоже. Оно больше напоминало огромный парк с разросшимися деревьями, среди которых изредка можно было заметить кресты. Оно старательно оберегало себя от посторонних глаз.

Они прошли через ворота, украшенные сверху металлическим крестом, а снизу торговыми рядами, основным товаром в которых были лампады и искусственные цветы, кичащиеся своим неприродным происхождение. Среди них не было ни одного, напоминавшего цветом или формой живой образец, по которому они созданы. Максим заметил, что гул города исчез, будто его кто-то проглотил – сожрал весь транспорт и всех людей, из которых он состоял. Остался только звук ног, ступающих по дорожкам, засыпанных гравием, шум ветра, запутавшегося в жилистых листьях, которыми были наполнены кроны, и редкие крики ворон, сидевших на ветках как единственные плоды, на которые способна кладбищенская растительность.

«Интересно, – думал он, – они здесь и вырастают? А они видели город, который снаружи? Может они просто прилетели сюда за прутиками для строительства своих гнёзд, а деревья украли их память и оставили украшением своих крон? А листья отравлены теми, кто лежит у их корней? Вдруг деревья разрушили их семьи,