Джаз был некогда музыкой социальной. Его слушали все. В нем отражалось и расовое несходство, и неурядицы быта. Говоря образно, джаз был огромным медовым ульем, питавшим всех без разбору — и почтенных матрон, и простых поселянок — и при этом равно их довольствовавшим. Словом, улей кормил пчелу, пчела же наполняла улей. Между тем без вливания свежей крови все в мире неотвратимо дряхлеет и, увы, умирает. Послушна сему процессу и музыка. И когда джаз обнаружил некие признаки старения, уйма всякого рода мошенников и пройдох (всех в один котел, естественно, не свалить. Кроме перечисленных разновидностей, встречались и те, сомнение в искренности коих означало бы крайнюю неблагодарность и ограниченность взглядов. Немало нашлось таких, что изо всех сил рвались помочь по возможности делу, однако попытки их оборачивались паллиативом, а не панацеей, что отчетливо сказалось на результате. К тому же, при взгляде из современности, внимание привлекают не столько чистота чьих-то там помыслов и их старание, сколько итог, сумма событий, разворачивавшихся вокруг собственно джаза. Обратите внимание, сумма, а не последовательность событий, как многие ошибочно полагают при исследовании вопроса), так вот, эта уйма мошенников и пройдох прибегла к разным уловкам — фольклорным кадрилям, элементам популярной музыки, этническим мотивам, а то и к классике, дабы, сочетаясь с ним, с джазом, объединить и удержать его. Все, кому было не лень, сбросили семя в это нежное притягательное тело. На манер того, как если бы ваш родитель страдал неизлечимой болезнью, а вы прибегали к советам всех лекарей-врачевателей разом и в надежде на спасение и излечение давали подряд и яд, и противоядие, меж тем как затянувшееся лечение вело бы-таки к логическому итогу, приближало неизбежный конец. Короче, дело довели до того, что вместо джаза явился безликий коктейль, без всякой, даже косвенной, связи со своим далеким истоком. Между тем поначалу все обстояло совсем по-иному, а именно: «Вначале был джаз, и джаз был от Бога, и джаз был Бог». И все же, увы, искусственное переливание крови не спасло и не удержало его. Он просто-напросто не выдержал конкуренции таких титанов, как Джон Колтрейн или Телониус Монк (мы морщимся, да, но как ни уклоняйся от упоминания громких имен, все наши увиливания и уловки окажутся ненужной напраслиной). Что ж, прежде мы говорили «Ленин», но подразумевали «партия». Нынче же наоборот, если ты достойная личность, а не сукин сын, называй вещи своими именами, не колеблясь. И что тебе воспрепятствует поступить именно так? И тех популярная музыка поглотила, как мошек. Как некогда правоверные христиане изничтожили богомилов и альбигойцев, так и поп вытеснил джаз. Вообще говоря, если быть последовательными, то картина несколько видоизменится и мы получим нечто вроде игривой народной песенки: «Пойдем к лозе! Но где лоза?» Впрочем, сейчас это несущественно. Поскольку, повторяю, главное — результат, а не последовательность событий. Спросишь сегодня сотню людей, кто таковы Эрик Долфи или Орнетт Колмэн, все сто признаются, что понятия не имеют. А между тем та же сотня назубок знает, кто такой Снуп и что такое «Будда-бар». Одним словом, пристрастие к джазу нынче такой же заскок, как интерес и любовь к теням далекого прошлого. Хотя, если придерживаться реальности и справедливости, джаз «жив» и поныне, но можно ли сомневаться, что это одно только притянутое из далеких времен название, имя. Чучело, набитое ветхой трухой. Полированный гроб без покойника. Короче, был джаз, а стал «джаз» не более чем индустрия. Это так, для справки.

Читателю, должно быть, любопытно узнать, когда и за что полюбил джаз Пето, хоть строить догадки было бы необоснованно и бесполезно, вроде как морочить себе голову тем, что чему предшествовало — курица ли яйцу, яйцо ли курице. Сочтем отправною точкой то обстоятельство, что трясина джаза уже втянула, всосала в себя Пето Очигава, и теперь нам предстоит следовать по…

Но прежде чем встать на избранный путь, разберемтесь в одном чрезвычайно важном вопросе. В каком? Почему Натэла Маланиа всегда напевает не что иное, как джазовое попурри? Помните, даб-дуб-диб-доб-деб? Ответ проще пареной репы: поколение ее и Пантелеймона выросло на «советском джазе» Утесова (с первого взгляда казавшегося самобытным феноменом, а со второго — а ля Байдербек). К тому же Натэла относится к числу тех, кто живет, мягко говоря, прошлым, минувшим. Мозг этих людей устроен таким манером, что стоит в нем скопиться горстке знаний и опыта, как копилка мигом захлопывается. А уж когда захлопнется, хоть Иоанн Златоуст проповедуй самые что ни на есть ясные идеи, ни одна не пробьется и ничего не достигнет. Все новое для них — китайская грамота или что-то пуще того. В старые мехи, как вам должно быть известно, молодого вина не вливают. Оттого-то мотивы бог знает какой давности помнятся Натэле живее, нежели то, что она подавала вчера на десерт членам собственной семьи. Нельзя, кстати, забывать и того, что тогда на эстраде не было ничего, кроме балагана Утесова, совсем ничего.

Хоть я и чрезвычайно проникнут к вам, милейшие, уважением, но должен откровенно признаться, что впредь Натэле Маланиа напевать на наших страницах джазовое попурри уже не придется. Поверьте мне на слово, что мы допустим роковую ошибку, если причтем ее к разряду певуний. Но почему? Да потому что всякая женщина — из живой ли плоти или литературной — проявляет неустранимое свойство: если однажды чем-то обзавелась или что-то усвоила, — кончено, не уступит и не отдаст даже под дулом пистолета (я уж не говорю о грозных пере и бумаге). Что нам, собственно, от того, если Натэла пополнит собою сонмище поющих и напевающих? Ровным счетом ничего. Ответьте мне, положа руку на сердце, почтенные господа, на простейший вопрос: на что пригодна женщина, которая поет? И еще, между нами говоря, что общего между Натэлой и джазом? Где Натэла, а где джаз? Высосанный из пальца эпитет, и ничего больше. Но при чем тут эпитет? Это вовсе и не эпитет, и не гипербола, и не литота. Это просто ничто, ничто по сути, по существу. Так что, пока мы не увязли в назревающем болоте сложностей и противоречий, надобно успеть снять с Натэлы свалившийся на нее тяжкий груз. И не отягчить к тому же наш текст поборматываемыми ею джазовыми мелодиями. Тоже мне, Элла Фицджеральд! В конце концов, у нас в тексте уже давно есть одержимый джазом. И этого вполне, по горло достаточно.

Так что же — выходит, мы напрасно подняли всю эту кутерьму с Байдербеком-Утесовым? Да, придется признаться, что так и выходит. И не только выходит, но и выйдет, как мы пожелаем. Ну, выведем именно так, что нам мешает?

Не знаю, как вы, а мне уже мерещится лик некой набожной женщины, слегка свихнувшейся на почве религиозности, со впалыми щеками, лихорадочно горящим взглядом, бледной, как полотно, ужасающейся гнева всего, на чем стоит хоть малейшая печать святости и чистоты. Да, любезные господа, поверьте на слово автору этой живой книги, что Натэле Маланиа будет куда полезней, если она окажется с младых ногтей истово верующей, богобоязненной дамой, а не певуньей (тем более что, сами вы знаете, без Бога не до порога). А если к тому же мы наградим ее, кроме набожности, еще и другими привлекательными чертами и свойствами, то обзаведемся чрезвычайно оригинальным и заманчивым персонажем. Наверняка, непременно получим такой персонаж, если, конечно, удастся ей подобрать в придачу к набожности и еще одно изысканное, утонченное свойство. В противном же случае возникнет банальное говнецо. Так что горячку пороть в этом вопросе совершенно недопустимо.