— Зарезать пытался Осип Волохов, за что, не знаю, на Битяговском и его людях вины не вижу.

О том, что это оговор мёртвого, мне было известно, но свалить начало заварухи на погибшего, а не на себя, казалось позицией беспроигрышной — он мёртвый, ему всё равно.

Выслушав мою версию произошедшего, боярин переспросил:

— Истину ли ты довёл, княжич Димитрий Иоаннович?

— Истинно так.

— Сотворишь ли святое крестоцелование на сём? — задал внезапно вопрос очнувшийся от задумчивости митрополит.

— Да.

Лица у присутствующих изрядно вытянулись. Началась лёгкая суета, митрополичьи прислужники принесли изукрашенный крест. Дьячок подал мне для подписи расспросный лист, на котором я, корябая бумагу пером птицы, изобразил, как мог, буквы своего нового имени. Лист положили на блюдо, сверху водрузили крест, далее возникла заминка. Посмотрев на присутствующих, творящих молитву и крестящихся, свежеиспечённый клятвопреступник повторил их действия и, осенив себя крестным знамением, поцеловал крест. По завершении обряда гости торопливо откланялись и поспешно удалились, удивляя меня своим смущённым видом.

Глаза на происходящее открыл учитель местной жизни Ждан:

— Бесстыдно крестоцеловальную роту[11]с малого летами отрока взять, грешно сделал авва Гевласий!

Этими речами он навёл наказываемого грешника на мысль, что в ином мире тот за пару дней натворил грехов поболее, чем за всю жизнь в родном. Находиться на людях было неприятно, и, отговорившись хворью, я смог улизнуть в уже привычную опочивальню. Несколько часов было проведено в глубоких раздумьях. Прервал их доставкой ужина стряпчий кормового двора Суббота Протопопов, поведавший очередную новость:

— Ныне приказные взяли боярыню Волохову к пытке, и поелику запиралась та, пытали ея накрепко, и со второй пытки учала[12]она виниться и плакать, а каковы вины на себя сказывает, то неведомо.

Погружённый в прострацию этими сведениями, я на автомате поел, дал себя одеть и отвести на вечернюю службу в Спас. Там, механически копируя исполняемые обряды, предался систематическим размышлениям. Итак, за сегодняшний день на основе отрывочных сведений место перерождения души было установлено, также примерно стало ясно и время, согласно известной мне истории. Одно лишь имя — Борис Годунов,[13]и полное фэнтези превратилось в детектив на историческую тему. Клочки сведений о том, что здешний отец мой звался государь Иоанн Васильевич, царствует бездетный брат Фёдор Иоаннович, а правят дьяк Андрей Щелкалов да конюший боярин Борис Годунов, сложились в картину, нарисованную крупными мазками куцых школьных сведений. Да ещё всплыла в памяти незабвенная опера Мусоргского, которую слушал в Большом театре, жаль, не особо внимательно. Что нынешний царь умрёт бездетным, а потенциального кандидата на трон, то есть меня, устранит узурпатор Бориска, стало практически очевидным. Как избежать вновь ставшей близкой смерти, на ум не приходило. Вечерня закончилась, и слуги со всем почтением отконвоировали меня в ставшую родной комнату, где, притворив ставни и закрыв дверь, опять оставили в темноте.

Следующие пару суток я ожидал нового допроса да вживался в местную жизнь. Все вокруг твёрдо уверились, что царевич со страху повредился разумом. Разубеждать никого не хотелось, такой статус давал возможность задавать любые вопросы самым косноязычным образом. Челядь смотрела на меня с сожалением, родня и даже мать с изрядной долей презрения, и лишь Тучковы, пара служилых дворян и несколько сверстников-мальчишек делали вид, что ничего необычного не замечают. От попыток признания верным людям удерживали краткие познания в местном праве. Как пояснил мне один шустрый паренёк, дьячок губной избы Власко Фадеев, колдунов и ведьм здесь пытали, чтоб узнать, кому и каким способом они вредили, и если допытывались, что вред людям был, то казнили.

На вопрос, какая следует казнь, этот местный прообраз прокурорских незатейливо ответил:

— Вестимо, яко судия порешит, обычаем же огнём жгут злую волшбу творящих.

Да уж, в оставленной мной реальности вроде в истории родины такого варварства не было. В этой невольной этнографической экспедиции я, помимо ежедневных походов в собор и одну из пристроенных к нему церквей, в субботу побывал в мыльне дворца да объехал на смирной лошадке всю территорию кремля. Можно сказать, добрался до края мира, до самых проезжих Никольских ворот. В это путешествие протяжённостью в несколько сот метров собирали меня несколько часов половиной двора. Пройтись пешком было совершенно невозможно, слишком уж большой урон чести рода можно было нанести. В поездке у выезда из крепостицы была встречена московская следственная группа, которая почти в полном составе отбывала в столицу, прихватив с собой особо важных свидетелей: Василису Волохову, конюха Григорьева и приказчика Ракова. Несчастную боярыню погрузили в возок едва живой. Видеть женщину, виновником мучений которой, да и гибели сына тоже, стал мой страх перед собственными страданиями, было невмоготу.

Немедленно возвратившись к палатам, встретил у Красного крыльца вдовую царицу с братьями. Просьба помочь материально семьям погибших, которых лишь день как схоронили, вызвала недоумение.

— Блажишь, племянник, — высказался старший из дядьёв.

На попытку усовестить, дескать, грех великий, он досадливо отмахнулся:

— Азм грех сей отмолю, да вклад в Святые Троицы дам многобогатый на помин души убиенных.

Попытка воззвать к совести оказалась явно неудачной. Чертыхнувшись про себя, отправился общаться с мальчишками-жильцами, составлявшими весь круг общения царевича среди детей. Разговаривать с ними было проще, чем со взрослыми, их речь была гораздо понятней для жителя XXI века. Они не употребляли непонятных церковных слов, не применяли велеречивых склонений, да и проще шли на контакт. Попрактиковавшись часок в лингвистике, я был уведён няньками на дневной сон. Отсутствие самостоятельности дико раздражало, но противиться было опасно, а то запрут ещё как буйнопомешанного.

Первая неделя в параллельном мире завершилась уже обыденным ритуалом: совместный с родней ужин, служба в церкви, разоблачение от одежд и отход ко сну. Засыпать в такую рань мозг, однако, не привык и начал привычно загружать себя мыслями и планами. Но притихшие вроде палаты в очередной раз, ближе к ночи, наполнились шумом и топотом. Я вскочил со спального места и, путаясь в длинной ночной рубахе, пошлёпал босыми ногами в соседнюю комнату, чтобы разузнать причину переполоха. Усиленная охрана от меня была снята, и вход в спальню караулил незнакомый мужичок.