– Папа, мы можем уделить мне пару минут? – обратилась я вполголоса к отцу.

Отец улыбнулся гостям и проследовал за мной. Аннушка придержала его за локоть.

– Дорогой, неудобно. Скажи, что придешь позже, – прошипела она.

Когда я увидела эту картину, моему возмущению не было предела. Мне захотелось сорваться на крик, но я сдержала порыв. Я в недоумении уставилась на Аннушку. Скорее всего, бабуля уже успела напеть им о ссоре. Теперь мне было не до любезностей. Я должна изложить отцу свою версию случившегося, так сказать, реабилитировать себя в его глазах.

– Что происходит? Вы что, сговорились? – перевела я взгляд с отца на Аннушку, а после и на бабулю.

– Извините нас, – вмешалась бабушка, все так же лукаво улыбаясь. – Я же говорила, что Рената не в себе, ей нездоровится. Иди к себе немедленно, – не унимая улыбки, сквозь зубы процедила бабуля.

Я удалилась, так и не дождавшись поддержки от людей, на которых больше всего рассчитывала. От накативших слез стало нечем дышать. Ноги были тяжелыми и вялыми, то и дело подкашивались, и если бы не стены, то я бы падала на каждом шагу. Войдя в комнату, я села за письменный стол. Положила голову на столешницу. Глянцевое покрытие отражало нечеткий силуэт моего лица. Мне казалось, что для всех я такая же размытая, нечеткая, абстрактная, как и мое отражение. Я настолько ничтожна, что даже не могу постоять за себя.

За окном сгущалась тьма, а отец так и не пришел. Только теперь я заметила, что звуков почти не слышно. Я открыла дверь, чтобы понять, что происходит. Прошла в гостиную. Судя по тому, что стол почти убран и никого из гостей не осталось, праздник закончился. Официанты маячили с подносами, Тамара перемывала посуду на кухне.

– Тамара, скажите, а мой папа уже уехал?

– Да, сразу после того, как… – женщина, замявшись и оглядевшись, перешла на шепот, – как Мариэтта Павловна сообщила ему о смерти супруга.

– Что? Дедушка умер? – так же шепотом переспросила я. – Как? Когда? Что произошло?

– Я не должна была тебе об этом говорить. Меня могут уволить.

– Тамара, хоть вы пощадите меня. Я – член этой семьи, но со мной никто не считается. Даже о смерти деда не сообщили.

– Максим Васильевич, – продолжила женщина, уже не опасаясь, что нас кто-нибудь услышит, – был вне себя от злости на Мариэтту Павловну. Она никому не сообщила о трагедии, и даже не отменила мероприятие.

– Да уж! Как на нее похоже. Для бабули жизнь – сплошной праздник. Дед давно был для нее обузой. Вот и решила бабушка и это событие заодно отметить.

– Фу, как гадко! – возмутилась Тамара. – Ты не должна о ней так думать. Она готовилась к торжеству, потому что сегодня твой отец обручился с Анной Сергеевной.

– Что? Отец женился? – я оторопела. – Сколько новостей за один день. Понятно, почему отец не отвечал на звонки. А сейчас где все?

– Гости разошлись в девять, я едва успела подать десерт. А после Максим, Аня и Мариэтта Павловна поехали в клинику оформить какие-то бумаги.

В очередной раз я убедилась в том, что для домочадцев я пустое место. Я значу меньше, чем домашний питомец. Кем я была для родных, если мне даже не сообщили ни о свадьбе папы, и уж тем более о смерти деда? Никем и звать меня никак. Мариэтте Павловне я мешала жить полной, праздной жизнью; отцу – проводить время с любимой женщиной, так как он вынужден много работать, чтобы оплачивать мое лечение; Аннушке – я и вовсе чужая, и терпит она меня только потому, что я бесполезное приложение к отцу.

Я бессмысленно слонялась по комнатам до тех пор, пока дом не покинули последние люди. Они тоже меня не замечали. Уходя, прощались с Тамарой, в мою сторону даже и не смотрели. Досада раздавила меня полностью. Не хочу больше так жить. Я больше жить не хочу.

Острые камни обветренной бетонной плиты впивались в мои ступни, как сотни осколков. Ветер с неистовой силой терзал мое праздничное платье, тщетно пытаясь разорвать его в клочья. Холодные капли вонзались в лицо и руки, словно тысячи иголок.

Я впервые видела такое черное небо. Внизу все казалось не настоящим: лужайка, деревья, асфальт. Снизу, с аллеи, ко мне тянул руки белокурый ангел, призывая освободиться от боли. Но и он был не настоящим. Галлюцинации.

Я не знала, зачем я здесь…

Не было ни страха, ни сожалений. Только обида, терзающая все мое нутро, не унималась. Стоя на краю крыши, под этим бесконечным небом, я особенно остро чувствовала свою ничтожность. Нет, это была не жалость к себе, а скорее ненависть к жизни. Само мое существование было ошибкой, которую я спешила исправить.

Перешагнув перила, я поняла, что задуманному больше ничего не мешает. Вдруг умолкли звуки, стих ветер. Я еще раз взглянула на небо: оно все сильнее нависало, погружая город в черноту. Закрыв глаза, я жадно сделала последний вдох.

Шагнула.

Какой страшный сон! Но все-таки, какой реалистичный. Я запомнила все: и свист в ушах от ветра, и угнетающее давление собственного тела, и вздувшиеся, точно шарики, вены, и тупой приглушенный звук удара оземь, и резкую боль, пронизывающую плоть, и невероятное облегчение, когда боль испарилась.

Конечно же, это был только сон. Разве могло со мной такое случиться на самом деле? Нет, нет, и еще раз нет! Просто кошмар приснился! Говорят, если летаешь во сне, значит, растешь. Я, наверное, очень сильно подросла!

Открыв глаза, я долго не могла разглядеть очертания спальни. Несколько раз моргнув, я попыталась встать, но тело будто не слушалось. Такое уже не раз случалось со мной. Мышцы затекали от длительного пребывания в одной позе. Скоро должно пройти.

Я собралась с силами и приподняла голову. На лице что-то мешалось. Я хотела было сорвать непонятную вещицу с лица, но ударилась локтями о стены. Последовал глухой звук ударов. Я запаниковала. Судорожно обшарила ладонями все, во что я могла упереться. Твердая доска вместо матраса, по бокам – обтянутые тканью стенки, а сверху – трапециевидный потолок. Ноги упирались в стену. Сделав отчаянную попытку выбить дно, я ударилась коленом о верх. Опять последовал глухой звук. Нет никаких сомнений: я заперта в ящике.

Сделав большой вдох, я постаралась успокоиться. Крепко зажмурилась. Сосчитала до десяти. Прислушалась. Царила мертвая тишина. Ни шороха, ни звука. Я даже не слышала своего дыхания и, как ни странно, биения сердца тоже не ощущала.

Я не имела ни малейшего представления, где нахожусь и что происходит.

Я снова открыла глаза. Чернота, окутавшая меня, вдруг рассеялась. Теперь я видела абсолютно все, будто каждый предмет отливал фосфатным свечением. Тряпка, опутавшая мое лицо, оказалась не чем иным, как вуалью с роскошным кружевом мелкого плетения. Сквозь вуаль проглядывалось белое платье, также отделанное кружевом и еще рюшами. Я была одета как невеста. А этот странный ящик действительно обит тканью изнутри. Белым шелком.