– В левом кармане. Забирай и отвали от меня, придурок!

Юноша вздрогнул и, замешкавшись, сунул руку в мою ветровку, прожженную искрами пожара. Достав вожделенное зеркало, он быстро спрятал его за пазуху, но меня не отпустил.

– Ты арестована.

– Что?

Он рывком поставил меня на ноги и движением плеча распахнул куртку. Прицепленный к нагрудному карману, под ней выразительно сверкнул полицейский значок.

– Детектив Коул Гастингс, полиция Бёрлингтона, штат Вермонт, – прочитала я, судорожно сглотнув, и робко заметила: – Но мы-то находимся в Новом Орлеане, детектив. Ваши действия неправомерны.

– Верно подмечено, – хмыкнул он, открывая передо мной заднюю дверцу джипа. – Именно поэтому я подброшу тебя в ближайший участок, а местной полиции прибавлю работенки. Пускай они тобой занимаются, воровка.

На моих запястьях что-то щелкнуло. Я раскрыла рот, заметив почему-то россыпь веснушек под тигриными глазами детектива – и меня втолкнули в машину. Швырнув следом мне в ноги перепачканный рюкзак и футляр, он остановился перед капотом джипа и, не обращая внимания на ливень, рассматривал свое драгоценное зеркало, проверяя его целостность. Хмурое лицо детектива разгладилось, когда он не обнаружил никаких повреждений; но, не торопясь возвращаться в машину, Гастингс смотрел куда-то. Очевидно, в сторону комиссионного магазина, откуда я бросилась ему под колеса. Повернувшись к нему спиной, детектив выставил перед собой зеркало. «Самое время полюбоваться на свою мордашку», – подумала я сердито, но спустя секунду он сел за руль, снова став таким же напряженным и настороженным, каким был до этого. Не говоря ни слова, детектив Гастингс поехал прочь от места нашей встречи и поваленного дерева.

Вместе с потерянным шансом, подаренным мне бурей, позади остался комиссионный магазин, утопая под ливнем.

– Почему сейчас? – спросила я, играя с сакральным жемчугом из потайной шкатулки, баллады о котором жили в нашем ковене долгими поколениями.

Виктория улыбнулась, задвигая обратно свой столик с порошками, эфирными маслами и смолами драконового дерева.

– Просто так. Любая женщина, а уж тем более ведьма, грезит о дорогих побрякушках. В твоих же руках – настоящая родовая реликвия с многовековой историей. Наследная регалия нашего ковена. Тебе нравится?

Мое нерешительное мычание заставило маму вопросительно выгнуть бровь.

– Нравится, но… – я смутилась, пытаясь совладать с магнетизмом перламутра и с трудом оторвав от жемчуга взгляд.

– Но что?

– Я больше люблю стекло.

– Стекло? – удивилась Виктория.

– Да… Ну, такие стеклянные бусины, знаешь? Как те, что для меня сделал Джулиан.

Виктория ухмыльнулась.

– Честь подержать в руках Вестников даров выпадает лишь верховным ведьмам, Одри… Привыкай к этому. Они теперь твои.

Неожиданно одна из жемчужин – круглая, до совершенства ровная и сверкающая – выкатилась из-под моих пальцев и соскользнула вниз, устремившись к полу под естественной тяжестью, но зависла в полуметре от половиц, проигнорировав все известные законы гравитации. Воздух сделался вязким, тугим, мешая вдохнуть; он толкнул жемчужину прямиком в руку матери. Она ласково подула на нее, очищая от пыли.

– Мои? – переспросила я растерянно.

– Да… Если ты согласна принять мое наследие, конечно, – подвела черту Виктория, забирая из моих рук оставшиеся драгоценности.

– Ты это сейчас серьезно?

Я почувствовала липкую испарину, возникшую в тех местах, где до кожи дотрагивались прохладные жемчужины. Мама подошла ближе: ее кардиган пропитался ароматом душицы и растений, к силе которых она с рождения тяготела. Стихии природы были первым освоенным ею даром, потому и одежду она предпочитала землистых и пастельных оттенков: песочные брюки, темно-зеленый свитер с украшениями из натуральных камней. Я обвела ее взглядом, поражаясь красоте шторма в темно-серых глазах, цвет которых издавна выдавал всех урожденных Дефо. Волнистые волосы, будто сплетенные из ржаных колосков, были забраны высоко на затылке непритязательной серебряной шпилькой. Я удивилась, ведь еще вчера в волосах моей матери блистал жемчуг: старый гребень, от которого она, судя по всему, избавилась, был усыпан им. Виктория впервые предстала перед кем-то без своего морского украшения и пускай не утратила от этого женского шарма, но будто лишилась своей величественности. И это меня пугало.

Я опустила взгляд на закрывшуюся шкатулку, куда Виктория поместила родовые жемчужины, и глухо ахнула.

– Вестники даров, – поняла наконец я. – Ты все это время носила их в волосах… Прямо в том гребне! Шкатулка, которую ты так усердно прятала под алтарем в кабинете, все это время была пуста. Мама! Это же так…

– Нечестно и рискованно?

– Хитро и поразительно.

Виктория нежно улыбнулась, польщенная.

– Верховная никогда не расстается с тем, что ей по-настоящему дорого, Одри, – она положила шкатулку мне в руки и наклонилась, прижавшись губами к моему лбу. – Однажды и ты сделаешь из этого жемчуга чудесное ожерелье или брошь… А может, тоже захочешь обзавестись жемчужным гребнем. Разумеется, когда вернешь Вестникам их истинный вид.

Виктория со скрипом приоткрыла шкатулку. На дне, покрытом красным бархатом, зазвенело нечто темное и уже не такое красивое: там перекатывались круглые угольки, в которых было довольно сложно заподозрить тот самый жемчуг. От былого великолепия, чистого и слепящего, не осталось и следа. Жемчужины почернели.

– Всего их восемь. Одна жемчужина – один дар. Каждый из них тебе предстоит освоить. Надеюсь, ты помнишь: стихии, метаморфоз, психокинез, ментальность, прорицание, некромантия, исцеление, сотворение, – перечислила мама, и я закивала, внимательно слушая ее. – Черная жемчужина – невежество, белая – достигнутое мастерство. Они – материнское наставление, напоминающее о предначертанном тебе пути.

Виктория закрыла шкатулку, лежащую на моей заледеневшей ладони, и отстранилась, повернувшись к шкафу так невозмутимо, будто совсем не замечала, какой волной удушающего ужаса меня захлестнуло.

– Мне двенадцать, – хрипло напомнила я. – До начала подготовки ведь еще три года… Слишком рано.

– Твоя практика начнется с завтрашнего дня.

Кабинет матери был огромный, – с вытянутыми витражными окнами, книжными шкафами и гигантским алтарным столом между колоннами, укрытым пунцовым шелком, – но дышать здесь вдруг стало нечем.

– Мама, я не…

– Происходит кое-что очень плохое, Одри, – оборвала меня Виктория, храня ледяное спокойствие, и я увидела, как побелели костяшки ее пальцев, когда она сжала дверцу шкафа, едва заметно пошатнувшись. – Боюсь, очень скоро ты станешь самой молодой Верховной ведьмой в истории ковена, потому что я умираю.