От мыслей отвлекла остановившаяся у подъезда дома Невельских богатая карета, запряженная парой черных лошадей. Не обращая на него внимания, человек в тяжелой епископской рясе легко спрыгнул с подножки. Позвякивая массивным крестом с золотой цепью, энергичной походкой направился к уже открывающейся двери. «Владыка Иннокентий!» – услышал радостный возглас старого моряка – привратника. На душе отлегло от открывшегося объяснения причины его скорого выпроваживания. Значит, ради этого гостя и находился министр Горчаков у полуотставного адмирала! Только странным казался такой визит в поздний вечер, и не походил внешне монах на «аляскинского героя». Скорее здесь готовился заговор! Николай, с опаской оглянувшись по сторонам, спрятал письмо в самый глубокий карман. Ему не хотелось начинать взрослую жизнь пособником революционеров, которых считал изменниками Отечества.

Поздним ночным гостем был вызванный на секретную встречу с молодым императором епископ Камчатский, Курильский и Алеутский Иннокентий. Невельскому с Горчаковым не терпелось узнать итоги тайного совещания, касающиеся перспектив развития Русской Америки и Дальнего Востока. Несмотря на войну в Крыму, царь со своим братом великим князем Константином нашли возможность обратить внимание и на дальневосточные владения. Тогда еще никто не догадывался, к чему приведет подобный «интерес».

До Харькова доехали за две недели. Труднее всего пришлось в Крыму. За годы российского владения там построили единственную шоссейную дорогу в 100 верст от села Таушан-Базар до Севастополя. Остальные были грунтовыми и находились «в дурном состоянии». Как только противник перекрыл морской путь, сухопутный стал труднодоступен. Транспортная проблема сразу же сказалась на обеспечении севастопольцев продовольствием и боеприпасами.

Николаев, где находились тыловые службы Черноморского флота, напоминал большой лазарет. На улицах, пока ехал в бричке еще с двумя такими же, как он, «новобранцами», встречали множество гуляющих военных на костылях или перевязанных свежими бинтами. Тягостное впечатление усиливал медленно двигающийся перед ними с самого начала города длинный обоз, груженный ранеными.

В штаб прибыли к середине дня. Дежурный пожилой прапорщик моряка принял неласково. Попутчиков-армейцев, наоборот, даже приобнял, словно старых знакомых. Дымова подобное отношение не удивило. Черноморский флот к этому времени лежал на дне Севастопольской бухты, загораживая проход на рейд обороняющегося города вражеской эскадре. На сухопутном фронте требовались другие военные специалисты. Оставшись с ним вдвоем, Николай молча поставил перед прапорщиком бутылку коньяка. Он ее вез от самой столицы, надеясь открыть, представляясь боевым товарищам по случаю своего назначения. Прапорщик с удивлением смотрел не на бутылку, а на унтер-офицера. Искренне не понимал стремления юноши идти на верную гибель, в «севастопольский котел». Для прапорщика столичный коньяк ценности не представлял. Неважно, что пить перед смертью! Сам со дня на день ожидал назначения на передовую.

Взгляд молодого унтер-офицера не просил, а требовал. Повидавший жизнь прапорщик видел одержимых, не отступающих от выбранного пути. С ними лучше не спорить.

В осажденный город Дымов прибыл 26 августа. Как раз к окончанию четвертой бомбардировки.

Успел отметить красоту и величественность местности, где раскинулся сорокатысячный город. Бухта разделяла его на северную и южную части. На южной стороне фактически и располагался основанный в 1784 году Севастополь. Здесь находились здания администрации, управления Черноморским флотом, госпиталь и недавно построенная Графская пристань. Северная часть служила мощной цитаделью, ощетинившись орудиями в сторону моря. Именно севастопольскому равелину отводилась основная роль в защите города от кораблей противника, но война проходила на сухопутном фронте. Позади знаменитые, но не остановившие врага сражения: Алмерское и Инкерманское, бои за Сапун-гору и Федюхины высоты.

Штаб находился в северной части города, где не велось активных боевых действий. Он располагался в уютном каменном домике, выкрашенном известкой в белый, самый мирный цвет. По пути пришлось перешагивать через повсюду валявшиеся ядра, обрывки одежды, многочисленные деревянные обломки, оставшиеся от разбитых телег. Разговор с адъютантом командующего, где Николай намеревался получить назначение, невероятно озадачил, – «под обстрелом каждый день гибнет около полка наших солдат, а это порядка трех тысяч». Молоденький лейтенант, в легком, не по уставному расстегнутом на пару верхних пуговиц кителе с опаской смотрел на передаваемый пакет. Устало принял документ и равнодушно, как оплачивая ничтожную покупку, предложил Николаю остаться в его распоряжении. Дымову показалось, что это сказано для приличия или из жалости к его неопытности и молодости. Нужно было знать Дымова. Его нетерпению не было предела. Рвался из душного города в самое пекло. Туда, где идет настоящий бой, совершаются героические поступки. Наконец, получив желанное предписание, расстегнул одним порывом сразу три верхние пуговицы кителя, с отвагой выпустив воротник белоснежной рубашки. Для Петербурга такое нарушение формы одежды было немыслимо! Лейтенант, только что передавший ему командировочное предписание, одобрительно улыбнулся в жилистый кулак. В отличие от молодого унтер-офицера лейтенант хорошо знал, что такой воротник черноморцы называют «лиселями». В память о Лазареве[20]. Он уже опустил глаза в ворох бумаг, предупреждая об окончании разговора.

Август 1855 года в Крыму выдался жарким. Воюющие стороны особенно страдали от недостатка воды. С Малахова кургана осажденные с нескрываемой ненавистью смотрели, как к окружающим их высотам бесконечными вереницами ползли, словно навьюченные животные, люди с боеприпасами и в первую очередь с водой. Так французы и англичане использовали своих союзников – турок.

К этому времени вице-адмиралы «лазаревцы», бывшие душой обороны города, Корнилов, Истомин и Нахимов, пали на Малаховом кургане. Один за другим.

Николая в общей неразберихе и следуя простой логике, отправили туда, где меньше рвалось на тот момент снарядов. На Малахов курган, в один из его бастионов. Старожилы понимали – именно данное направление является ключевым в обороне, но там пока было тихо. В блиндаже, напоминающем землянку, покрытую бревнами и обрывками почерневших бараньих шкур, казалось безопасно. Ночью над «картонным» потолком укрытия с угрожающим свистом пролетали бесчисленные ядра и рвались в юго-восточной части кургана. Там располагалась некогда самая оживленная часть города, корабельная слобода. От разрывов ядер известковая пыль тяжело, как уставший путник, поднималась к вершине холма. Белым ее налетом покрывалась одежда, скудная растительность, стволы орудий. Даже кусок черного подгорелого сухаря, полежав на открытом воздухе с полчаса, приобретал белый цвет. От забивающей нос пыли сильно хотелось пить. На новом месте не спалось. К визгливому гулу ядер Дымов привык быстрее, чем к наступившей под утро тишине. Она рождала подозрительность.