Детскую милостыню он сберег, и сейчас, когда жизнь его висела на волоске, она лежала за пазухой, у самого сердца.

Буян осмелел. В городе Ростоке, где его вряд ли кто знал, постучался в ворота местного князя, попал на почетный пир. Да после пира опять беда — из-за вспыльчивого своего нрава повздорил с местными витязями княжьей дружины. Одного убил, и теперь по его следу шли варяги — один из них был братом убитого. Погоня приближалась. Если бы сейчас остановился, то сквозь шум леса и гул в ушах уловил топот копыт. Его усталый конь шел тяжелым скоком, на подъемах переходя на шаг, а у варягов кони были сильные, застоялые, да еще и запасные имелись.

Спотыкаясь, едва не падая, конь, надрываясь, внес его на яр, и, прежде чем направить его вниз, увидел Буян на вершине соседнего, вполовину меньшего холма одинокий дом, окруженный глухим тыном, из-за которого даже отсюда были видны только крыши дома и навесов. Что-то сломалось в душе усталого Буяна, и он послал коня вниз, чтобы довериться неведомому хозяину избушки или погибнуть под тыном от варяжьих мечей.

В низине холмы разделяла узкая, в две-три сажени, речка с крутыми берегами, заросшими осокой и молодой порослью ветлы. Сверху не углядев воды, Буян в сердцах помянул лесовика и самого дядьку водяного недобрым словом, что так зло обманули надежду на спасение. Но тут уже конь его без страха вломился с берега в реку — жесткая трава распрямилась за ним облегченно, — звериным чутьем угадав брод, перешел по брюхо темную воду, из последних сил взобрался со всадником по крутояру и встал против ворот, шатаясь и водя запавшими боками.

Тогда Буян сполз с седла и ударил кулаком в ворота.

Он уже не слышал ничего и ничего не ждал от лесовика-изгоя, ни хорошего, ни плохого, когда воротина отворилась и навстречу шагнул высокий широкоплечий хозяин заимки. Буян бессильно повис на подставленных руках.

Его долго потом куда-то влекло, тянуло, невидимые руки рвали из стороны в сторону, холодными железными когтями впивались в тело, давили на грудь, мешая дышать. Он обливался потом, отбивался от них, но они вновь возникали, как по волшебству, и опять набрасывались на него.

Проснулся он в испарине и, еще не открывая глаз, немного полежал, прислушиваясь.

Его окружала тишина дома, заполненная тихим шорохом веретена, поскрипыванием качающейся зыбки и неясным шумом со двора. Никто не разговаривал, и по речам было не догадаться, куда он попал. Выждав немного, Буян открыл глаза.

Он оказался в избе, сложенной из хорошо отесанных бревен. Рублен был дом по-городскому, как видел он только в Новгороде или Ростоке, — с потолком, настилом из лозняка и обмазанной глиной печью. В деревнях все по-другому. Не поворачивая головы, гусляр оглядел лавки да стол у окна, ради теплого дня распахнутого настежь. У двери аккуратно было развешано оружие хозяина, и там же Буян заметил свой меч на отдельном крюке. На прочих крюках, вбитых в стены по всей длине, сушились пучки трав, конская сбруя и одежда. Буян лежал на лавке у стены против двери, ближе к печи. В ногах его холстиной отгорожен был угол хозяйской кровати. Его самого заботливо прикрыли медвежьей шкурой и сняли сапоги — начищенные, они стояли у лавки.

Скрип зыбки доносился чуть правее. Осторожно, поскольку от каждого движения все плыло перед глазами, Буян повернул голову и увидел сидевшую на лавке женщину лет тридцати в домашней рубахе с вышитым горлом и подолом, подпоясанной узорчатым поясом. Толстая коса лежала на ее коленях словно змея. Женщина пряла и время от времени мягко толкала рукой зыбку. Заметив, что Буян смотрит на нее, она отбросила с лица непослушную прядь волос, выбившуюся из-под платка, и улыбнулась ему. Буян не отвел глаз.

— Где я, хозяйка? — спросил он.

— В доме нашем, — приветливо откликнулась она. — Как, хорошо отдохнул?

Буян вспомнил свой сон, но ответил:

— Да, лучше, чем дома, выспался… — Все еще туго соображая, он забеспокоился: — Как я здесь очутился?

— Не помнишь? — женщина отложила веретено. — Вчера ты к нам стучал. Мой муж зышел, а ты ему на руки без памяти упал. Наконец-то в себя пришел.

Только она сказала, как Буян сразу все и вспомнил — и погоню, и близкий страх смерти, и отчаяние. Вспомнились и те, кто хотел его смерти. Где они теперь? Вчера ведь почти наступали на пятки.

— А что те, — рванулся он встать, — что гнались за мной?

Одиночки-изгои, что покидают род и живут в лесах, надеясь только на себя, обычно не связываются с варягами и вообще с теми, кто сильнее их. А у хозяина дома ребенок и жена молодая, он должен вдвойне бояться варягов. Но женщина снова спокойно взялась за веретено.

— Их муж мой увел, — объяснила она между делом. — Тебя — в дом, коня — в стойло, а сам в леса ушел. Под утро только вернулся. Осмотрел тебя и сразу сына куда-то услал. Дело было на рассвете, а сейчас время за полдень, а сына все нет.

Она отложила работу и поднялась готовить обед. Буян следил за ней и спросил:

— А где муж твой?

— На дворе, ладит что-то. Позвать ли?

— Нет, не надо…

В это время в зыбке заплакал ребенок. Женщина склонилась к детке, укачивая и сунув хлебный мякиш в соске из чистой льняной тряпицы.

— Сын? — спросил Буян.

— Дочь, — с нежностью ответила женщина и сама спросила — А ты женат ли?

— Один я.

Послышались шаги, и, распахнув дверь уверенным движением, вошел, слегка согнувшись, хозяин. Был он высок, плечист, едва не касался головой балок на потолке. Волосы были перетянуты шнурком, полуседая, ровно подстриженная борода лежала на груди. По виду он был слишком стар для такой молодой жены, но его живые глаза смотрели пристально и молодо. Двигаясь легко, как юноша, он подошел к лежащему Буяну и кивнул ему:

— Ну здрав буди! Раз очнулся — значит, выживешь. Имя мне Чистомысл. Живу я здесь, но в молодости везде побывал, по всей земле, где наш язык звучит… А ты кто и откуда, добрый молодец, гусляр-певец?

Услышав эти слова, Буян утратил весь страх, какой еще оставался в нем.

— А как ты узнал, что я гусляр? — воскликнул он. — Я же слова не сказал!..

— Зато гусли с собой вез, — возразил Чистомысл.

Буян улыбнулся. Голосом своим и гуслями он гордился, как не всякий гордится золотой казной и воинской выучкой — то и другое можно обрести, а голос в человеке с рождения заложен.

— Так откуда ты, гусляр? — спросил хозяин.

— Имя мне — Буян. Я из Новгорода, что стоит на берегу Ильмень-озера и Волхов-реки.

— Город я знаю — торг там велик, сам видел. Много там купцов, гостей, да-а… Богат и славен твой Новгород. Гусляры да песельники там отменные, слышал, ведаю… Но чтобы Новгород гусляра в такие дали мещерские загнал — впервые слышу.

— То не он меня, то я сам себя, — поспешил открыть правду гостеприимным хозяевам Буян. — О прошлом годе смута была в городе — против варягов народ вышел, Вадим Храбрый его вел.