тоску на душу и повергают смотрящего на них в невыносимо тяжелое, сонливое расположение. Временами вид верховых татар, проносившихся по обширной степи на быстрых, как молния, конях своих, выводил, однако ж, меня из тупого усыпления и заставлял желать, чтобы поле было еще обширнее. Так же точно, когда с вершины довольно высокого холма передо мной вдруг открылось несколько татарских деревень с их тонкими, возносящимися до облаков минаретами, откуда не звенящая медь, а живой голос человека возвещает, что «велик Бог», и созывает сынов Аллаха на молитву, мне захотелось сдвинуть все холмы, заграждающие вид на другие деревни. Немало удовольствия доставил мне и сам проезд через татарские деревни. Вид тучных татар в халатах и робких татарок, закрывавших прекрасное лицо свое белыми покрывалами, был весьма приятен, и тем более, что не успел надоесть, потому что татарское население скоро кончилось. Проехав с небольшим 100 верст, я выехал из Казанской губернии, а в Вятской уже нет более татар, вместо их встречаешь тотчас же черемисские, русские и вотяцкие физиономии. Далее в Малмышском и особенно в Глазовском уезде преобладает уже вотяцкое население. Вотяки, как известно, составляют часть пермского племени: это кроткий, добродушный и работящий народ. Во все время переезда чрез земли вотяков я мечтал, что я в Финляндии. Мечте этой всего более содействовала и сама природа, потому что здесь, как и в Финляндии, я встречал реки, озера, леса, болота, вересковые пустыри, горы и долины. Кроме того, обе страны эти населены, в сущности, одним и тем же народом. Я не стану говорить здесь о филологическом сходстве между финнами и вотяками и еще менее о физиономическом и краниологическом, а только об одном антропологическом, общечеловеческом. Это сходство обнаруживается вообще тихой, благонравной и трудолюбивой жизнью, далеко не похожей на все то, что мне пришлось видеть и испытать в большей части других губерний. Так, я не встречал в деревнях их ни воров, ни тунеядцев, ни любопытных зевак, ни шумливых пьянчуг; напротив, каждый, казалось, занимался только своим делом или работой. На станциях все делалось без всякого шума и крика. Нигде меня не обманывали, потому что, кроме прогонов, я платил за все по собственному усмотрению и никогда не слыхал ни малейшего ропота. Без всякого предварительного торга все мои желания и поручения исполнялись с величайшей готовностью, и ничтожнейшее вознаграждение принималось с чувством непритворной благодарности. Коротко, вотяки так же кротки, простодушны и бесхитростны, как наши финские мужики. Впрочем, может быть, и мне представилось бы все в совершенно другом свете, если бы благодатный гений весны с своим благорастворенным воздухом, с своими сладкими благоуханиями, с порхающими мотыльками и великолепным солнечным освещением не встретил меня в этом году именно в Вятской губернии.

Два дня наслаждался я благодетельными дарами весны под вятским небом. На третий день я въехал в Пермскую губернию, и здесь меня встретили вдруг серое небо, холодные ветры, обширные снежные поля и мрачные гористые местности. По причине неровности страны некоторые ученые производили имя Пермь, Пермия, Биармия от финского слова waaramaa (гористая страна). Но гораздо естественнее в филологическом отношении производство этого слова от Регатаа — название, которое, должно полагать, дано этой стране заволочанами, потому что она находилась за их областью. Пермское племя простиралось прежде от северного Заволочья, от Двины к югу до Камы. Теперь настоящее пермское население оттеснено русскими далее на север, далеко за те места, которыми я проезжал. Проехав Глазовский уезд, я ехал целый день по Оханскому уезду Пермской губернии и б (18) мая прибыл в губернский город Пермь. Этот город имеет весьма выгодное положение на западном берегу Камы, но лучшая часть его и до сих пор — огромное пепелище после пожара, бывшего несколько лет тому назад. Предместья большей частью состоят из низеньких жалких лачуг. О жителях города нельзя ничего сказать, кроме хорошего. Они во всех отношениях остались верны своей национальности и потому самому питают какую-то суеверную боязнь к иностранцам. Когда я ходил по городским улицам, все останавливались и с удивлением смотрели на мою иностранную фигуру; и тут не раз приводилось мне слышать касавшиеся меня вопросы и замечания вроде следующих: «Кто такой?». — «Черт его знает». — «Такого-то прежде у нас и не бывало». В одной кучке толковали о холере и о поджигателях. Одна старая баба была даже до того дерзка, что прямо у меня под носом сказала своему соседу: «Плюнь!». А впрочем, мне не встретилось в этом городе ничего такого, о чем стоило бы упомянуть. Здесь, как и в других городах, есть большие и малые дома, широкие и узкие улицы, рынки, церкви и кабаки, канцелярии, казармы и т.д. Нет только одного — приличной гостиницы, и потому прощаюсь с городом, не дождавшись Эрикссона.

II

Тюмень, 13 (25) мая

Прождав Эрикссона в Перми целых два дня, мне наконец надоело ждать. Лошади уже были готовы, и все уложено, как вдруг подъезжает к почтовому двору казанский тарантас, и глядь! — в нем Эрикссон, его молодая жена и старая теща... Не взирая на грустное расположение духа, в котором я находился, может быть, никто еще не поднимался на высоты Урала с таким радостным чувством, как я. Меня радовала приятная весенняя погода, пробужденная природа, жизнь на дорогах, возделанная страна и т.д. Пермская губерния находится в таком же отношении к Вятской, как шумный поток к тихому озеру, и тот, кто въезжает в Пермь с вятской стороны, чувствует себя пробужденным к новой деятельности. Хотя екатеринбургская часть Урала и заключает в себе местности, наводящие такую же спячку, как и вятские равнины, но, по счастью, дух человеческий отличается от камня уже и тем, что, получив толчок, не падает тотчас же назад на землю, а сохраняет сообщенную ему силу по крайней мере на время переезда от одной высоты Урала до другой. На уральских степях, как я уже заметил, многие разнородные предметы обращали на себя мое внимание. В Вятской губернии только изредка кое-где попадались проезжие, а уральская дорога кишела едущими в экипажах, верховыми и пешеходами в праздничных нарядах и с праздничными физиономиями, пробиравшимися, вероятно, в ближайшую церковь на предстоящий праздник Св. Николая. А многолюдные деревни, огромные фабрики, прекрасные усадьбы, красивые каменные церкви Екатеринбургской губернии — есть ли что-нибудь подобное в бедной Вятской? А все-таки ты близка моему сердцу, бедная страна, несмотря на то, что дух мой за высотами Урала!

Я переезжал через Урал в трех местах: при Обдорске, Верхотурье