У Вильгельма на повестке были иные, куда более срочные и не терпящие отлагательств вопросы. На шестом году войны он вновь столкнулся с острой нехваткой средств и опять обратился за помощью к вигам. Один из молодых членов «Хунты» по имени Чарльз Монтегю обладал необходимыми навыками, чтобы помочь государю в этом непростом деле. Именно ему, более чем кому бы то ни было, Англия обязана коренным преобразованием финансовой системы страны.

Где изыскать средства на дорогостоящую континентальную войну против Людовика, не разорив при этом собственную страну? Ответ на этот вопрос нашел один из лордов Казначейства по имени Чарльз Монтегю – молодой человек чуть за тридцать. Он решил довести до конца предложенный еще три года назад, но так и нереализованный проект. Подразумевалось учреждение центрального банка – Банка Англии, который мог бы ссуживать государству деньги при условии, что выплаты годовых процентов гарантирует парламент из средств, полученных от введения новых акцизов на пиво и другие алкогольные напитки. Таким образом, учредители банка получали гарантии погашения ссуды, даже если для этого правительству пришлось бы собирать средства путем введения новых налогов. Так возник финансовый инструмент, который впоследствии получил название «государственный долг».

В 1694 году Монтегю провел через парламент законопроект о создании Банка Англии, рассчитывая стать новым канцлером Казначейства[14]. Он даже предоставил залог в виде внушительной суммы две тысячи фунтов в качестве собственного взноса в банк. Уставный капитал сформировали довольно быстро. Поступило предложение собрать 1,2 миллиона фунтов с состоятельных учредителей под 8 % годовых. Благодаря таким щедрым условиям необходимое количество пайщиков набралось в течение десяти дней. Среди инвесторов, наряду с купцами, финансистами и предпринимателями, были и король с королевой. Банк называли детищем партии вигов, поскольку именно с ней ассоциировался весь лондонский Сити. Тори, представлявшие интересы землевладельцев, считали эту затею не более чем прикрытием для продолжения войны. Разумеется, нельзя отрицать, что создание банка повлияло на расстановку и военных, и политических сил. Во Франции отсутствовала подобная схема финансирования военной кампании, что давало Англии некоторое преимущество в экономическом отношении.

Создание банка ознаменовало начало финансовой революции и заложило основы устойчивости исполнительной ветви власти, хотя и не гарантировало компетентность правительства. Теперь именно парламент отвечал за государственные финансы; он собирал налоги для выплаты процентов по крупным займам. В течение последующих двух десятилетий члены парламента регулярно утверждали годовой бюджет. В конце XVII – начале XVIII века появился ряд менее крупных банков – частных лондонских и провинциальных банков, специализировавшихся на краткосрочном кредитовании и осуществлении денежных переводов. Благодаря связям с органами государственной власти и деловыми кругами такие банки существенно облегчили движение денежных потоков и торговлю.

Сити был финансовой колыбелью и центром кредитования еще во времена римского завоевания, однако стремительный рост предпринимательской деятельности в последние годы XVII века показал, что теперь мир финансов принципиально изменился. В 1694 году член Королевского общества Джон Хафтон писал, что «с начала войны с Францией появилось огромное количество акций». По его словам, «большинство состоятельных людей хотели, чтобы деньги работали», при этом основную прибыль они стремились получать не с «земель, домов или товаров», а из совершенно иных источников. Вскоре известность получили новые способы обогащения, такие как спекулятивные биржевые сделки; заработать можно было даже на покупке и продаже акций Банка Англии. В 1724 году Даниель Дефо писал о «торговле, которая однажды околдовала всю страну, чуть было не разорив ее».

Биржевая аллея неподалеку от Королевской биржи (Royal Exchange)[15] стала центром таких операций. Брокеры, совершавшие сделки с государственными бумагами и акциями частных компаний, выбрали в качестве места встреч две кофейни – «У Джонатана» (Jonathan’s) и «У Гэррауэя» (Garraway’s). Реклама кофейни «У Джонатана» 1695 года гласила, что любой желающий мог «приобрести и продать там все виды паев и акций». Брокер Джон Кастинг издавал бюллетень с котировками акций и биржевыми курсами, а также с описанием состояния деловой активности в Генуе, Дублине, Роттердаме и других городах. В кофейнях традиционно принимались ставки – как по вопросам государственной важности, так и по частным пари. Сколько дашь, если я не буду пить вина, эля или бренди до Михайлова дня 1696 года? Каковы шансы, что войну против Франции объявят до Рождества? На известной гравюре тех лет изображены джентльмены в париках и треуголках, беседующие в просторной комнате; они одеты в строгие камзолы. Это вкладчики или их представители в правительственных сделках или на промышленных предприятиях, ибо уже тогда формировались акционерные капиталы крупнейших компаний. На стене за джентльменами изображены бык и медведь, а также хромая утка. Бык олицетворял финансового оптимиста, а медведь – напротив, пессимиста; нет никаких сомнений в том, что среди изображенных на гравюре были представители обеих групп[16].

Их разговор воспроизведен в пьесе «Смелый ход для жены» (A Bold Stroke for a Wife; 1717) Сюзанны Сентливр. Действие происходит как раз в кофейне «У Джонатана»:

Первый брокер. Кто участвует в лотерее цивильного листа? Или торгах какао [кофейных бобов]? Черт возьми, где сегодня все жиды? Кто ты сегодня, Авраам: бык или медведь?

Второй брокер. Бык, клянусь честью, – но у меня припасен недурной козырь на будущую неделю.

Официант (громко). Свежий кофе, джентльмены, свежий кофе! (Или: «Байховый чай!»)